Переигровка

…Использовав единственную привилегию пишущего человека – обращать свои неудачи в слово.

Алексей Варламов. Москва: место встречи. Автозаводская.

Если вам доводилось в жизни соревноваться, у вас наверняка есть воспоминания, которые впечатались в память и которые не дают покоя. Спортивные эпизоды, которые хочется пережить заново – и по-другому. Моменты, которые долго и мучительно переигрываешь.

Даже если вы не профессионал, а только любитель, и просто играете в футбол, как я. У меня таких историй четыре. Вообще – больше, но эти – особенные. Вонзившиеся в память; запечатлённые на сетчатке. Стоят в отдельном ряду.

Они пропадают, прячутся, таятся, а потом возникают снова. Что-нибудь напоминает – место, или команда, или просто ворота стоят точно как тогда…

Вот как сейчас, когда я бегу лёгкую заминочку после тренировки футбольной сборной нашей ИТ-компании. Бегу по краю поля – одного из тренировочных полей Лужников, около Малой арены и неподалёку от Большой. На Большой арене – стройка, там горят огни, там лязг и скрежет, и этот лязг ласкает слух: через два года Лужники станут главной ареной чемпионата мира по футболу. Лужники готовятся, идёт стройка, а поверить во всё это по-прежнему невозможно. Вот здесь, в моих родных Лужниках, через два года будет финал чемпионата мира. Я поворачиваю голову и вижу огни, и слышу шум, и не верю. Финал чемпионата мира! Два десятка стадионов за девяносто лет. «Сентенарио», «Ацтека», «Маракана». «Уэмбли», «Сантьяго Бернабеу», «Стадио Олимпико». И Лужники!

Я бегу один – никому больше заминка не понадобилась. Девиз сборной: сильным разминка не нужна, а слабым она не поможет; а заминка – и подавно. Это во-первых; а во-вторых, чёрные тучи уже надвигаются на Лужники с севера, от Сити; там уже погромыхивает первая апрельская гроза, вот-вот ливанёт, и поэтому вся сборная тянется вдоль забора, отделяющего поля одно от другого и от дорожек, и от площадки с припаркованными автомобилями, и от маленького сквера-рощицы, к раздевалкам, или к машинам, или пешком до метро. Нежная у нашей компании сборная, сахарные все, не растаяли бы от дождика. А я вот люблю побегать под дождём; к тому же, я сегодня на машине.

В слове «сборная» применительно к нашему случаю есть некоторый элемент самозванства: никто нас не собирал, мы просто актив, полтора десятка человек, которые однажды решили, что им мало обычного дыр-дыра на арендованном поле, а хочется повышать мастерство, и поэтому скинулись на профессионального тренера. Тренера зовут Юрич, он повидал виды, прожил жизнь в футболе и слегка потёрт этой жизнью. К нам, любителям, он снисходителен, но иногда серчает.

– Плохая позиция! – кричит он с тренерского мостика кому-нибудь, потерявшемуся на поле.

На первой тренировке после каждого матча, официального или товарищеского, он выстраивает команду в шеренгу и проводит краткий, но выразительный разбор.

– Что ж вы, ё! Бараны! – горячится он.

А перед ним стоят игроки сборной: руководители проектов и направлений, бизнес-партнёры, аналитики и эксперты, главные, ведущие и старшие. Многим за тридцать, а кому и за сорок; есть лысеющие и есть седеющие; иные – то и другое сразу. Стоят, понурив головы, воспринимают. Ну, а как вы хотели? Сами же пригласили специалиста.

Закончив с мотивационной частью, Юрич переходит к дидактической.

– Да вы пойми-и-ите! – тянет он.

Некоторые пробуют бунтовать и составить заговор, но вяло. Большинство пока за тренера.

Но сегодня никакого разбора, сегодня первая тренировка после зимнего перерыва, затянувшегося по бюрократическим причинам аж до середины апреля, и все рады снова встретиться, и у всех приподнятое настроение. Старые обиды забыты, радостное возбуждение витает над полем. А ещё сегодня на тренировку пришли несколько новичков – наша компания растёт с дикой скоростью, – которым, как и нам, захотелось большего, чем гонять пятнадцать на пятнадцать (нет, таких мы тоже уважаем, но для таких у нас – соседняя половина поля), захотелось повысить функциональную готовность, техническую оснащённость и тактическую выучку, а также психологическую устойчивость. (О последнем пункте они пока не догадываются, но скоро всё узнают). И я отмечаю про себя, что новенькие – ну так, ничего, но и ничего особенного. Если и были у кого-то подозрения, что где-то в недрах компании прячутся футболисты, значительно превосходящие нас по мастерству, то вот: появилась возможность сравнить… сравнение, положа руку на сердце, в нашу пользу.

Повернув у углового флажка и заканчивая второй круг, я вижу, что Юрич тоже не спеша ковыляет по другую сторону забора с кем-то из новеньких. А тем временем тьма, пришедшая с северо-запада, уже накрыла Лужники, и первые капли дождя уже падают на поле, и мне приходит в голову, что надо бы Юрича до метро докинуть. А то пойдёт он сейчас под дождём, весенним и вечерним, пойдёт своей футбольной походкой – слегка вразвалку, стопы чуть развёрнуты наружу – в любой момент готов к приёму мяча, даже по дороге к метро. Пойдёт и будет мокнуть, а ведь он и не молод уже, Юрич-то… Да и дорога в основу сборной так немножечко покороче… стоп, нет, вот такого мотива у меня нет и в помине; у меня нет даже мысли, что у меня могла бы появиться такая мысль. Я бегу и вижу, что Юрич что-то втолковывает новенькому, а тот идёт рядом, склонив учтиво голову: внимает мэтру. Далеко, должно быть, пойдёт…

– Потренировались… научились… – доносится до меня. – Потренируетесь… научитесь… – И я с удовлетворением отмечаю, что впечатление Юрича не расходится с моим: новички, может быть, и не без огонька, но против нас, старожилов сборной, пока жидковаты.

И я не спеша подбегаю поближе, и теперь слышу уже совсем отчётливо:

– А вот смотри: четыре месяца не потренировались – и такое же говно, как и вы.

Глухой раскат грома раздаётся со стороны Сити. Дождь в ту же секунду принимается сильнее. Я, опешив, замедляю ход и совсем останавливаюсь. А они поворачивают головы и видят меня. Следует пауза, короткая, как замах перед ударом с пыра.

– А, Саш! – говорит Юрич. – А что, Саш! – говорит он. – Вас есть кому хвалить, Саш! Если ещё и я буду вас хвалить… Пусть твоя жена тебя хвалит, Саш!

Ну и что прикажете? Внезапно у меня случается приступ великодушия.

– Я, вообще-то, хотел предложить до метро подбросить, – говорю я. – А то дождь начинается.

– А, Саш! – говорит Юрич. – Спасибо, Саш! Я на машине.

…И вот я бегу потихоньку, решив, что нужен ещё один кружок, и в той самой точке – метрах в двадцати от лицевой – оборачиваюсь на мини-футбольные ворота, которые стоят точно так же, как тогда. Ну да, метров двадцать, а мяч ещё ближе, и я снова прикидываю: попаду? Да, попаду, конечно, ну какие вопросы… Мысленно размахиваюсь для удара. Нога под мяч, обратная подкрутка…

Между прочим, с Юричем мне доведётся – под занавес своей любительской, если позволите, карьеры – пережить один из тех моментов, ради которых эту самую карьеру и начинаешь. И начинаешь, и не бросаешь потом, и к чему-то стремишься. Для чего-то же мы ходим на эти тренировки, делаем упражнения, вместо того чтобы просто играть. Выслушиваем наставления, склонив голову. Да, просто любим футбол, ну а кроме этого?..

О, это будет сюжет что надо. Вообще, встречая такие сюжеты, особенно в жанре фикшн, в худлите и в кино, не очень-то им веришь. Не можешь отделаться от ощущения нарочитости, ненатуральности. Мультяшные какие-то сюжеты, кинематографичные в плохом смысле. А если в жизни… Воспоминание из детства: программа «Время», спортивные новости, Озеров Николай Николаевич. Нет, сначала всё как полагается: товарищи Воротников, Слюньков, Соломенцев, потом что-то международное, Менгисту Хайле Мариам и фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти… вот это всё, навечно на корочке отпечатанное. Ну а потом, в конце, новости спорта, и там Озеров, и вот: «Первый тайм матча «Динамо» (Москва) – СКА (Ростов-на-Дону) закончился со счётом 3:0 в пользу москвичей. Трансляция второго тайма – по окончании программы «Время». Тех телезрителей, кто собирается посмотреть трансляцию, просим приглушить звук своих телеприёмников…» Вот, кстати: насколько же поменялся ритм и темп! Тогда, в середине восьмидесятых, после фразы «приглушите звук своих телеприёмников» вы успевали взять в руки пульт – ха, шучу, какой пульт! – вы успевали встать с дивана, дойти до телевизора и укрутить ручку в ноль. Всё это время Николай Николаевич терпеливо молчал. Можете себе представить такую паузу в наше время? Ну вот, а дальше: «А для остальных телезрителей сообщаем результат матча: со счётом 4:3 победила команда СКА».

Помню, я отнёсся к новости с некоторым недоверием. Слишком искусственный сюжет. Не бывает так, если честно. А если бывает, то хочется понять, как.

Я не остался смотреть второй тайм – я был дисциплинированным младшим школьником и ложился спать обычно после «Спокойной ночи, малыши», а не то что после программы «Время». Но мне было интересно понять. Должно же быть какое-то понятное объяснение. Должна быть какая-то важная деталь, о которой Николай Николаевич почему-то умолчал. Ну вот, например: начинается второй тайм, и в центр поля приземляется вертолёт. Голубой. И из него вылезает человек в колпаке, вылезает и говорит: «Сейчас я вам тут кино покажу, бесплатно». Вот, так сразу понятнее! Или, допустим, камера выхватила бы на трибунах старичка в шляпе канотье. И как раз в тот самый момент, когда она его выхватила, он выдирает волосок из собственной бороды и рвёт этот волосок на части. И что-то шепчет. Всё, камера может возвращаться на поле, нам уже всё понятно. Ответ найден. Картина прояснилась. Можно дальше как раз не смотреть, а дисциплинированно идти спать.

Много позже мне попалось чьё-то воспоминание об этом матче. Говорят, на первых минутах второго тайма у «Динамо» была ещё пара стопроцентных моментов, чтобы забить четвёртый. Не забили, а потом как-то пропустили, ну и пошло-поехало. Как-то так, то есть всё равно непонятно.

Так вот, с Юричем. В общем, это будет летом, месяца через четыре после той апрельской тренировки. Начнётся мини-футбольное первенство среди столичных трудовых коллективов нашего гигантского предприятия, и на него заявится полсотни команд с лишним, будут и команды отделов, департаментов, и от нашей технологической фирмы наберётся полтора десятка команд, но только мы будем гордо выступать под названием компании (ну, сборная же), и будет официальная заявка, протоколы, статистика, вебсайт, календарь на несколько месяцев – с июля по октябрь, восемь групп по семь-восемь команд, а потом – на вылет, и игры – здесь же, на тренировочных полях Лужников у Малой арены. И нам достанется непростая группа: у нас в группе окажется команда одной фирмы, под названием, допустим, «Квадрига», хорошо нам знакомой и по работе, и по футболу: как бессменный участник московских отраслевых чемпионатов. И мы проиграем этой «Квадриге», но не она будет страшна; в нашей группе окажется гораздо более страшный соперник. Называться он будет по территориальному филиалу – «Красная Пресня», – и тут у любителей футбола моего поколения вполне определённая ассоциация, вовсе не страшная, а тёплая и ламповая: в восьмидесятые была команда с таким названием во второй союзной лиге, формально – команда 7-го московского таксопарка, фактически – фарм-клуб «Спартака»; там начинал тренерскую карьеру Романцев, а игроками – Кульков и Мостовой. А у этой нашей «Красной Пресни», судя по протоколам на сайте, вратарь по фамилии Шумахер, и тут тем, кто застал восьмидесятые, тоже не надо ничего объяснять; тут у нас тоже вполне определённая ассоциация, не автогоночная, а футбольная: выдающегося вратаря сборной ФРГ звали Харальд Шумахер, и в восьмидесятые он дважды играл в финалах чемпионатов мира, а ещё в жутком столкновении чуть не лишил жизни француза Баттистона в великом полуфинале-1982. И вот эта «Красная Пресня» с вратарём Шумахером примется нести всех подряд с двузначными счетами, а два её нападающих будут набирать чуть не по десять очков по системе «гол плюс пас» в каждой игре. И «Квадригу» они тоже размотают, пусть и не так крупно, всего 4:2, но как-то очень уверенно, с запасом. В этом матче мы посмотрим на «Красную Пресню» живьём, и она нам не очень понравится. Совсем не понравится, имея в виду предстоящий через неделю матч против них. Нет, Юрич, конечно, проведёт анализ. Разберёт игру главного нападающего «Красной Пресни» – невысокого крепыша, которого, кажется, вообще не сдвинешь с места. «Вам объяснять-то бесполезно, – скажет Юрич, – а вы посмотрите, как он мяч принимает. Он же на тебя облокачивается перед приёмом, и от тебя же отталкивается. Отталкивается и тут же разворачивается. Развернулся – и всё, бесполезно. А ты не дай ему развернуться, ты сам его чуть подтолкни на приёме – и тут же сам чуть отскочи, не дай от себя оттолкнуться. И тут же обратно! А, кому я объясняю-то…»

В общем, несмотря на этот квалифицированный разбор, нашего матча против «Красной Пресни» мы будем ждать с некоторым, допустим, сомнением. Тут ещё выяснится, что не сможет сыграть наш капитан и ключевой защитник Макс, и хотя это повысит мои личные шансы на игровое время, но тут и не знаешь, радоваться или нет. По-турнирному, нам можно и проиграть, – из группы выходят аж четыре команды, вот только под каток попадать никому неохота. А если и попадать, то с музыкой… Одним словом, когда придёт день матча, мы выйдем на поле, держа в уме наставления Юрича, и первую минуту мы продержимся, и вторую тоже, ну а на третьей нападающий всё-таки развернётся, тут же даст в край, тут же получит обратно, бам, бам, и вынимай – 0:1. Но потом мы снова продержимся, минут пять, а потом кто-то из защитников поскользнётся (кажется, не я; не помню), и опять – бам, бам, 0:2. Под конец первого тайма, когда уже станет казаться, что более-менее дотерпели, всё повторится ещё раз. И главное, как-то быстро и просто всё произойдёт. Только что ничего не было, раз – и уже всё было. И 0:3. И сушите вёсла. «Так, идите сюда!» – свирепо гаркнет Юрич со свистком на перерыв, но Димон Козлов, десантник и ультрамарафонец, с которым мы будем играть в защите во второй четвёрке, прорычит на это: «Да иди ты сам!» – и ещё и пнёт подвернувшуюся спонсорскую поллитровую бутылку с водой – хорошенько так пнёт, с размаху, – и она будет скакать по полю, отлетая в разные стороны на манер пластмассовой кегли из детского кегельбана. Юрич повернётся и зашагает прочь; его вернут (кто-то за ним сбегает, остановит, не помню, кто; может быть, я), но на второй тайм мы выйдем без установки. На третьей минуте, когда придёт очередь нашей второй четвёрки, я побегу вперёд открываться по правому флангу – а чего катать у своих ворот? И Димон начнёт атаку длинным пасом на фланг, на ход мне. И я продвинусь вперёд, с удивлением замечая, что как-то легко бежится, и мой оппонент просто сопровождает и отступает, не пытаясь отбирать или отжимать, и начну высматривать нападающего Виталика на дальней штанге, а тем временем другой нападающий, Паша, двигаясь параллельным ходом, начнёт делать ровно то, чего всегда ждёшь в таких ситуациях: слегка притормаживать, отцепляясь от своего опекуна. И через два шага, уже всё придумав, уже почти внутренне торжествуя, я боковым зрением увижу, что Паша совсем один, а он тем временем начнёт кричать: «Саня! Саня!» – и мне захочется шикнуть ему: «Тссс! Не спугни!» – но всё в порядке: его защитник двигается с моей скоростью, а не с Пашиной, и смотрит на мяч – смотрит футбольчик, в общем. Ну, он и досмотрит его до конца. С тем особенным чувством, когда мяч в твоих ногах, и ты немножко владеешь всем миром – ну а если не всем, то вот этой, зримой его частью: запасные, зрители, «Квадрига» в полном составе, и наш верный болельщик Костян, который опоздал к началу, а теперь навёрстывает и почти сорвал голос, и который, вообще-то, вполне усилил бы сборную, но уже давно предпочёл футболу марафонский бег и поэтому выступает только в роли болельщика, – так вот, уже почти от лицевой, в целях избыточной уже конспирации продолжая высматривать Виталика и не глядя на мяч, я покачу этот мяч назад, Паше, и тому останется теперь только не попасть во вратаря и в кого-нибудь из защитников, но Виталик, умница, уже уведёт своего за дальнюю штангу, и мои двое будут со мной, и Паша вложится с подъёма от души. 1:3! И потом, во время скупого обмена поздравлениями, он радостно сообщит: «Саня, я тебе кричал!», – а я, по просьбе помощника судьи повернувшись номером на спине (голевые тоже фиксируются, и в протокол я уже попал!), строго отвечу: «Паша, я видел тебя с самого начала».

И будет вот это чувство: а вроде бы и можно с ними играть! Вроде бы и ничего страшного. А даже если и нет, даже если сейчас опять пойдут клочки по закоулочкам и наполучаем полную авоську – а сухими не дали им уйти, и голевушечка моя никуда не денется. Завтра утром приду на работу, открою сайтец, а там протокол уже готов, и вот оно: 1:3, гол – Паша, голевая – Саша! знай наших! А какой там итоговый счёт – 1:7 или 1:10 – ну, это уже второй вопрос. И мы как-то вцепимся в них, мы начнём бодаться, мы не будем их пускать к своим воротам, мы даже припомним технико-тактические рекомендации Юрича, и крепыш этот, привыкший разворачиваться, отталкиваясь от защитника, даже взглянет на меня удивлённо, когда я во второй или третий раз на приёме слегка оттолкну его от себя, уже готового опереться на меня всем корпусом. И будет держаться этот счёт, достойный и приличный, ну а за пять минут до конца Паша не успеет смениться и, оказавшись среди партнёров из первой четвёрки, не поделится мячом ни с кем из них, а вместо этого снова зарядит с подъёма – 2:3!

И вот тут мы понесёмся, не чуя поля под собой, и смены пойдут каждую минуту, и вот уже я, играющий в защите и справа, обнаруживаю себя на левом фланге атаки, рвущимся за мячом, к которому точно не успеваю, потому что вратарь Шумахер намного ближе, и он, в самом деле, успеет первым, выскочив из ворот и пробив что есть силы – прямо в меня. И он попадёт мне, ну, допустим, в живот, и я, сгибаясь пополам и чувствуя себя немного Баттистоном, всё-таки обнаружу мяч прямо у своих ног и всё-таки сумею пробить в ответ – но попаду в него, в Шумахера… А потом доползу до смены и там – на пяточках, на пяточках буду приходить в себя, а в это время наши увлекутся и пропустят выход «два в ноль» – но это же только так говорится, когда двое нападающих на одного вратаря. Но там не ноль, а там вратарь Поль (фамилия), и в этом вся соль, и все прочие рифмы про сгусток воль и про то, какая боль; и он их перехитрит, он выждет, выкараулит этот пас, и он выцепит этот мяч в диком зверином прыжке. И в ответной атаке мячик отскочит к Игоряну, и тот жахнет под перекладину – 3:3! Ну, должна же и первая четвёрка что-нибудь забить?

И вот тут, когда полчуда уже случилось, – вот тут будет дилемма. Или притормозить, подсушить, даже окопаться… и потом всем рассказывать, как отыгрались с 0:3 на ничью… Но так можно наокапываться, что потом и нечего будет рассказывать. И что кое у кого было четыре истории, которые он долго и мучительно переигрывает, а станет пять, – тоже не исключено. Или…

Останется минута или меньше, когда наша вторая четвёрка сменит первую. «Готов?» – успеет крикнуть мне Юрич; «готов», – отвечу я, разгибаясь. Так что: стоим? или пробуем?.. Как там: фортуна любит смелых – в них проще попасть?..

Почему-то я снова побегу вперёд. Почему-то Димон снова отправит мне мяч длинным пасом. Уверенным таким, сильным и точным. Воодушевляющим. И я опять понесусь по флангу. И я взгляну на своего оппонента – сопровождает внимательно, с хрестоматией читает комбинацию, уже сегодня продемонстрированную, ждёт паса на Пашу; и я взгляну на Пашу – прикрыт плотно, не может отцепиться – все теперь учёные, хоть на своих ошибках, да учатся. И тогда, продвигаясь по бровке, я брошу взгляд вперёд, на Виталика – и увижу, что сейчас он бежит на полшага впереди защитника. И тогда я увижу, что пас проходит. Если прямо сейчас и если очень точно – проходит.

И будет секунда сомнений, потому что «проходит» – это же не только про конфигурацию мяча и игроков, своих и чужих, здесь и сейчас, в эту секунду и в две следующие, но это и сумма мастерства, мера класса, потому что у кого проходит, а у кого и нет; у кого пройдёт один из десяти, а у кого все десять. Вот только – никаких этих десяти не бывает, никогда. Бывает один – вот этот, и он-то и должен сейчас пройти. Но я же знаю про себя, что хотя медленноват и тяжеловат, а вот такой пас на пятнадцать метров отдать смогу, и если смогу, то и не зря надел футболку с эмблемой компании, а если нет, то и цена мне – ломаная полушка в базарный день. Но зачем-то же я играю в футбол столько лет – может быть, вот только для этого момента. И может быть, и все мои переигровки, про которые я собрался тут рассказывать, да всё никак не начну, – может быть, все они – вот для этого. «Пропадает функция, а мастерство остаётся», – говаривал наш школьный учитель физкультуры Сан Саныч, и нам очень нравилась эта его присказка. И теперь нужно только выяснить, было ли чему оставаться…

И ещё секунда уйдёт у меня на то, чтобы подобрать шаг и выцелить ту точку, где Виталик должен встретиться с мячом – мысленно прочертить эту медиану: достаточно далеко от вратаря, чтобы не дать ему шансов на перехват, и достаточно далеко от фронта атаки, чтобы успел только Виталик, а защитник не успел. И уже не скрывая от соперников намерений, я ещё раз взгляну на мяч и, почти пьянея от того, что должно сейчас произойти, в предчувствии упоения покачу, сильно низом покачу этот мяч на дальнюю штангу.

И пас пройдёт, и Виталик сможет забивать первым касанием, но он, пижон, ещё зачем-то переложит с левой на правую и только после этого пошлёт мячик в уголок. 4:3!!! И вот тут мы все издадим рёв и рык, и я первым напрыгну ему на спину всем своим центнером, и через миг налетят сзади Паша и Димон, и примчится вратарь Поль, и вся первая четвёрка сорвётся на поле. И на секунду все звуки сольются в один, а изображение и вовсе пропадёт, а потом я различу хриплый сорванный голос Костяна, а ещё крик Юрича: «Э, э!» – который должен будет означать, что хорош праздновать, куда понеслись, все по местам, доиграть ещё нужно.

И мы достоим оставшиеся секунд двадцать, и ещё раз вскинем руки, торжествуя, после тройного свистка судьи. Да, чтобы выйти на первое место в закрутке на троих с «Квадригой» и «Красной Пресней», нам сегодня нужна была бы победа в два мяча, а не в один, но это, право слово, чересчур. Как сказали бы те преферансисты из анекдота, «и так достаточно».

И мы будем вдыхать вот эти первые, ни с чем не сравнимые мгновения после победы – после такой победы. И мы обнимемся каждый с каждым. И пожмём руку Юричу. А Юрич – Юрич выскажется примерно так:

– Я думал, вы это, а вы – это… Вы вон чего! А я уж думал… Я уж вам туалетной бумаги заготовил на всех!

И потом мы будем идти по набережной – к лучшей в мире станции лучшего в мире метро, – будем идти шумно и весело, как только и можно идти после такой победы. А с реки будет нестись музыка с теплоходов, и огнями будут переливаться Воробьёвы горы на том берегу, и огнями будет светить Большая арена, готовящаяся к своему чемпионату, и всё это составит особенное, незабываемое послевкусие победы.

А «Красная Пресня» останется на поле. Они будут сидеть на бровке, на дальней стороне поля, и не спеша разбирать игру. И они останутся там, когда мы уже будем уходить, переодевшись, и когда погасят свет – наш матч будет поздним и последним в этот день. Прожектора погаснут, а они останутся, и запомнится впечатление: мне нравится, как они сидят там. Негромко, без размахивания руками, без гнева, без укоризн. Правильно как-то. Сидят и обсуждают игру.

Сильную команду такие поражения делают ещё сильнее. «Красная Пресня» больше не проиграет на турнире ни одной игры. Выйдет из группы, вынесет всех в одной шестнадцатой, одной восьмой, в четвертьфинале и полуфинале. В финале обыграет другого выходца из нашей группы – «Квадригу» – и станет чемпионом. Да, нам только и останется, что утешать себя: у нас была, несомненно, самая сильная группа из восьми, и оба финалиста – тому свидетельством. Сами мы тоже выиграем оставшиеся матчи в группе, выйдем со второго места, пройдём одну шестнадцатую и одну восьмую, а в четвертьфинале проиграем какой-то ещё более безымянной тёмной лошадке, которая и сама не поймёт, как тут оказалась. В плей-офф Юрич откажется от игры в две четвёрки, и я проведу почти весь матч у бровки в бессильной ярости и тоске. Команда выйдет на игру, уже предвкушая полуфинал с «Квадригой» и мечтая о реванше за поражение в группе, и будет какая-то несобранность, вальяжность какая-то, и смешочки, и Юрич этого не почувствует, ну а я почувствую, но что теперь говорить. После игры Юрича снимут как неоправдавшего, и потому что пора ставить игру не только в обороне... По итогам некоторые выскажутся в том смысле, что вот – отличный турнир, отличный опыт, и вот на следующий-то год… в следующий-то раз… А я не стану включать умудрённого опытом старпёра и поэтому не сообщу им очевидного: что не будет никакого следующего раза, просто потому что никогда не бывает. Никогда не бывает никакого следующего раза. Вот этот раз бывает – за него и надо держаться. Только этот. Эх, да что там.

***

Но это всё ещё впереди, в июле и в октябре, а пока апрель, и я добегаю свою заминочку, и дождь уже вовсю барабанит по полю, и я снова поворачиваю голову в сторону Большой арены, и снова вижу эту сюрреалистическую картину – краны, балки, электрические огни из чрева стадиона, слышу шум стройки и снова не верю. Ещё два года, и англичанка, как обычно, гадит, и что-нибудь случится, как-нибудь отберут у нас это чудо, снова назначат империей зла и устроят бойкот, как на московской Олимпиаде, или какая-нибудь мировая война некстати начнётся…

Между прочим, к московской Олимпиаде Большую арену тоже перестраивали изнутри, и отец работал здесь киркой и отбойным молотком во главе комсомольско-молодёжного отряда, по путёвке от своего вычислительного центра. Ну не романтика?

Он работал, а я был слишком мал, и Олимпиада прошла мимо меня. Мне шёл только четвёртый год, и меня отправили на дачу с бабушкой, а там даже телевизора не было. Я очень любил и бабушку, и дачу, и ничего не понял. И никаких воспоминаний не осталось, ровным счётом никаких. Говорят, вдоль нашей Белорусской железной дороги убрали все заборы между приусадебными участками – чтобы гости с запада, глядя в окошко из вагонов, не сомневались в развитом социализме. Но я даже этих снесённых заборов, которые потом постепенно опять возникли, не могу припомнить.

Разочарование пришло много позже, и оно до сих пор со мной. Я родился слишком поздно, и горечь от осознания, что что-то очень большое и важное прошло совсем рядом, но мимо, – эта горечь не пропадает. И вот разве что грядущий чемпионат мира может – должен! – послужить хоть какой компенсацией за эту потерю…

Да, никаких воспоминаний. Олимпийское звонкое эхо звучало для меня только тем, что осталось: Мишкой-олимпийцем – во всех видах: в игрушках, в раскрасках, на этикетках, на плакатах, везде; а ещё олимпийкой (с маленькой буквы) – синей спортивной кофтой с белыми полосками вдоль рукавов; а ещё Олимпийкой (с большой) – Олимпийской деревней, возникшей в километре от нашего дома, в бассейне которой я научился в плавать, в парке которой мы гуляли и бегали на лыжах, в универсаме которой я, уже став постарше, отстаивал многочасовые очереди за едой. И, конечно, на полях которой я уже двадцать пять лет, подумать только, играю в футбол.

В Олимпийскую деревню мы ещё вернёмся, а пока я бегу по тренировочному полю в Лужниках, и мне пора уже переходить к переигровке номер один. И географически мне нужно перенестись совсем недалеко – на другую сторону от Малой арены, на Северное ядро. А по времени – на десять лет назад. Совсем другое время, другая компания, другие люди. Только Костян тот же – да и то: тогда он ещё делит себя между футболом и бегом. Лёгкая атлетика любит именовать себя королевой спорта, а футбол никак себя не именует, но всем и так понятно, кто король. Таким образом, Костян изменяет королю с королевой, и это в некотором смысле звучит резонно. А если мини-футбол? Ну, додумайте сами.

I.

Это была осенняя спартакиада огромной корпорации, в которой принимал участие концерн, в который входила наша компания, у которой была своя футбольная команда. Да, вот такой дом, который построил Джек, из четырёх «Ко». Слышу вопрос: а что тут переигрывать-то? Какая-то корпоративная спартакиада рабочих и служащих? Чай, не финал чемпионата мира?

Нечего возразить. Чай, не финал.

Другое дело, если спартакиада пройдёт не где-нибудь, а в Лужниках, на Северном ядре. В Лужниках, к которым у вас, как и у многих москвичей, так или иначе касающихся спорта, особое отношение.

Другое дело, если у вас в компании – командный дух, и не тот, который из методичек эффективных менеджеров, а пока ещё настоящий, натурального свойства. И поэтому на спартакиаду, назначенную на выходной субботний день, придут болельщики, много болельщиков. А вы всю жизнь мечтаете сыграть при болельщиках, при зрителях: представлять их на поле, радовать их игрой и голами. А играете всю жизнь, так уж сложилось, без зрителей, представляя самого себя. Да, ваши достижения на футбольном поле видны товарищам по команде и соперникам, то есть футболистам, и подчас они могут оценить эти ваши достижения даже лучше, профессиональнее, если угодно. Но это, согласитесь, разные вещи. Да, иногда вам даже удаётся сделать зрителей из защитников противника; это достойно и почётно, и может доставить удовольствие, но мечтаете-то вы не об этом.

Другое дело, если в компании вам уже выдали два комплекта формы – один игровой и один для парада (да-да, предполагается ещё и физкультурный парад на открытии спартакиады), и хотя игровой комплект не именной и без номера, и сильно в обтяжечку, а парадные тренировочные откровенно маловаты, всё это воодушевляет. А парадная серебряного цвета ветровка и вовсе прекрасна; и точно такие же ветровки выданы не только спортсменам, но и болельщикам. И выданы насовсем – хотя придут они, повторяю, не за этим.

Другое дело, если вдобавок ко зрителям-коллегам вы позвали на спартакиаду зрителей-родных. Вы уже живёте отдельно от родителей, но они ещё не привыкли к этому, они скучают и поэтому согласились прийти без лишних уговоров. Да ещё в Лужники, которые для них, как и для вас, не просто центральный стадион страны и не просто ближайший к дому большой спортивный комплекс. А немножко особенное место. Место, с которым многое связано. Людей, событий, воспоминаний. И в котором хорошо встречаться.

Другое дело, если вы едва восстановились после травмы голеностопа и вообще не рассчитывали попасть в сборную компании. Но у вас – демократические выборы состава, прямым открытым голосованием на корпоративном форуме, и ваш авторитет среди коллег-футболистов пока ещё позволяет не проигрывать такие плебисциты, несмотря на молодую шпану, которая уже готовится смести вас отовсюду и которая, выражаясь газетно, уже стучится в двери сборной.

Другое дело, если руководство концерна, в который входит ваша компания, всерьёз озабочено успешным выступлением на футбольном турнире спартакиады, и один из вице-президентов даже лично прибывал на вашу еженедельную тренировочную игру на стадионе «Труд», чтобы оценить состав и убедиться, что именно ваша команда достойна представлять на спартакиаде весь концерн. И даже сам вышел на поле, и даже разочек засадил в перекладину со штрафного, доказывая, что и сам не щи лаптем хлебает и не вчера с мячом познакомился, а заодно пообещал в видах усиления команды вызвать в командировку двух коллег из Киева с профессиональным мини-футбольным опытом, по счастливому совпадению трудящихся в фирме, также входящей в ваш транснациональный концерн. Тогда как другой вице-президент, словно бы соревнуясь с первым, вызвался обеспечить поле для предматчевой тренировки в Лужниках за пару дней до спартакиады и сам провести эту тренировку, а также выразил готовность руководить игрой команды на самой спартакиаде. И теперь вы, как представитель команды, за обедом отвечаете на звонки вице-президентов концерна – сначала одного, потом другого, – так что ваши коллеги и друзья, и сами-то менеджеры повыше среднего звена, даже деликатно над вами подшучивают, негромко переговариваясь за обеденным столом: высоко, мол, Санёк летает, не зазнался бы.

Между прочим, наличие двух варягов-киевлян ещё более ужесточило отбор: теперь на выборах нужно было попасть не в восемь лучших, а в шесть (в заявку можно было включить девять человек, но одно место – вратарское). И даже не в шесть, а в пять, потому что на тренировочной игре вице-президента так сильно поразил один молодой легконогий нападающий, что тот потребовал демократически обеспечить ему место в составе. Игрок, в самом деле, был яркий, но некоторая ограниченность его возможностей была известна коллегам-футболистам и вряд ли позволила бы ему попасть в сборную без этой неожиданной протекции. Итак, всего пять мандатов – и один из них ваш, и вам ничего не остаётся, как отнестись к этому мероприятию со всей серьёзностью.

С вице-президентом номер два, назначившим себя тренером сборной концерна, мы познакомились за день до спартакиады, на вечерней тренировке в Лужниках. Управлять игрой команды, которую видел только один раз, – за этим должна была стоять известная смелость. Вице-президента звали, допустим, Радий – хотя на самом деле его имя, будучи ровно той же природы, имело во много раз меньший атомный номер. Он выглядел человеком с большим опытом – и в футбольном смысле тоже. И походка, и обращение с мячом – всё выдавало в нём человека игравшего. Предупреждая наши расспросы, он сам сообщил, что в конце шестидесятых выступал за «Пахтакор». Подумать только – этот человек мог выходить на поле против Стрельцова и Воронина! А Воронин вот на этом стадионе (я поворачиваю голову в сторону Большой арены, и тогда, и сейчас) играл против Пеле.

И я даже переспросил после тренировки, на всякий случай:

– За дубль «Пахтакора» играли?

– Да нет, почему, за основу, – уверенно отреагировал Радий, едва-едва заметно пожав плечами. Он же не знал, что я любитель футбольной истории и статистики с двадцатилетним стажем. А я не знал, что всё как всегда.

Да это просто наказание какое-то. Стоит встретиться на футбольно-жизненном пути с человеком игравшим, особенно старшего поколения, союзных времён, стоит начать отыскивать подробности его карьеры в своих календарях-справочниках и в своей компьютерной базе данных, да в интернете, на худой конец… Как выясняется, что – то ли календарей в моей библиотеке недостаточно, то ли база сильно неполна, то ли в интернете ещё не вся футбольная хронология человечества… И, главное, история повторяется из раза в раз. Будь то случайный попутчик в петрозаводском скором поезде, под коньячок изложивший свою поразительную футбольную карьеру, или партнёр по лесному подмосковному волейболу, или кто-то из ветеранов в Олимпийской деревне… Да что там, даже про Юрича наш капитан Макс, который его и ангажировал для нас, утверждал, что того в своё время чуть ли не в сборную Союза вызывали. Но теперь-то я уже опытный статистик, поэтому, уточнив для верности, не в юношескую ли, я возразил с подобающей категоричностью:

– Э, стоп. Если мне незнакома его фамилия, значит, в союзной вышке он не играл, да и в первой, скорее всего, тоже. А из второй лиги в сборную не вызывают.

Но это теперь, а тогда я ещё ждал чуда. Зачем мне это нужно? Схватить кого-нибудь за руку, вывести на чистую воду? Да вы что. Нет, конечно. Просто я хочу узнать своё собственное «число Пеле».

Слышали о таком? Ну, неудивительно: я сам его придумал. Ну а теория шести рукопожатий вам знакома же? Про «число Эрдёша» знаете?

Был такой венгерский математик Пал Эрдёш, чрезвычайно плодовитый. Написал полторы тысячи работ, и значительное число из них – в соавторстве с другими математиками, и общее число таких соавторов у него – больше пятисот. Эти пятьсот математиков, в свою очередь, тоже писали свои работы в соавторстве, и так далее, и такие концентрические круги расходятся от Эрдёша, и вот выясняется, что не так уж много нужно этих кругов, чтобы весь математический мир покрыть. Если считать, что у прямых соавторов «число Эрдёша» равно единице, а у их соавторов – двойке, и так далее, то оказывается, что у большинства современных математиков такое число Эрдёша не превышает четырёх или пяти. Всего-то. Что показывает и подтверждает, насколько един и тесен мир математики.

А мир футбола? Что о нём сказать? Пеле за свою карьеру играл с несколькими десятками партнёров по команде. Те тоже с кем-то играли. И?..

Тут есть сложность. Футболисты не математики, многие всю карьеру проводят в одной команде. Это теперь все переходят туда-сюда, а в прежние времена нормальным считалось всю спортивную жизнь провести в одном клубе. Сам Пеле играл только в «Сантосе» и в сборной Бразилии. Да, потом ещё, правда, в «Космосе» из Нью-Йорка. Всё равно негусто. Этак до тебя круги дойдут на третьем десятке, а то и вообще в бесконечность улетят, если число Пеле только партнёрами измерять. Но нам же никто не мешает смягчить требования? Ввести, помимо «строгого», «нестрогое число». Где единица будет у тех, кто играл не только вместе с Пеле, но и против него. Или вместе тренировался. Просто бил по одному и тому же мячу. Так?

И вот тогда, если этот восточный мужчина, который сегодня вёл тренировку: работал «стенкой» – пасовал нам под удар, когда били по воротам, а потом играл свободного в двусторонке, – если этот мужчина действительно выходил, например, против Воронина… Воронина, который в шестьдесят пятом держал Пеле в самом знаменитом товарищеском матче сборной Союза. Бразильцы в ранге действующих чемпионов мира – и в чемпионском составе. Сто тысяч на трибунах Лужников, и мой папа семнадцатилетний среди них… Воронин ждал этого матча, готовился «разменяться» с королём футбола. А тот сыграл фантастически и забил два гола. Не удержал… Через год на чемпионате мира Воронин со сборной до полуфинала дойдёт и в символическую сборную турнира будет включён, а Бразилия с Пеле из группы не выйдет – самого Пеле, правда, сломают болгары и добьют португальцы… Но мерил себя Валерий Воронин вот этим товарищеским матчем и вот этим противостоянием, а не чемпионатом мира.

Такие дела, и если всё это верно, то между мной и Пеле – два человека и три мяча. И моё число Пеле – три. Моё, и всех нас, из сборной компании. До сегодняшнего дня мы до Пеле дотягивались то ли за десять «кругов», то ли за двенадцать, и вот. Три. Невероятно.

Ладно, можем даже предположить, что нашему Радию не довелось сыграть за «Пахтакор» ни против Воронина, ни против кого-нибудь, кто играл против Пеле. Но ведь кто-то из его партнёров по «Пахтакору» определённо играл против кого-нибудь из игроков сборной СССР-1965! И тогда не три, а четыре. Послабее эффект, но тоже немыслимо.

Примчавшись домой после тренировки, я зарылся в справочники и в базу данных. И – потерпел неудачу. Да, всё как всегда. Следов Радия в «Пахтакоре» не обнаружено – заход на копеечный каламбур. Следует, разумеется, отнести это на неполноту базы данных…

Спросите, что тут такого важного. Что за оказия: этот играл против этого, а тот против того. И что? Зачем мне это нужно? Ну, а зачем мы играем в футбол? И это тоже – просто игра. Квест такой, если хотите.

Почему-то мне важно понимать и верить, что мир футбола так же един, как мир учёных-математиков с их числом Эрдёша. Что мы все играем в одну и ту же игру. Да, Пеле, Марадона – они небожители, инопланетяне, а вот игра – одна и та же. Понимаете?

Досадно и забавно одновременно, что мне удаётся выигрывать в этот квест в других видах спорта – в тех, которыми я вовсе не живу так, как живу футболом. Взять баскетбол. Я играл-то в него только в школе, ну и потом в институте чуть-чуть. Однако же у нас был одноклассник Боря Соловьёв, которого в пятом классе позвали в баскетбольную спортшколу Советского района, а в ней он учился на два класса младше Дмитрия Домани, с которым, стало быть, не мог не пересекаться на площадке. Ну а Домани потом дважды в финалах чемпионата мира играл, в том числе в девяносто четвёртом – против США. Против США, которые на тот чемпионат привезли «дрим-тим», версию 2.0. Баскетбольного Пеле (а это Майкл Джордан, тут ноль вопросов) в той команде не было; зато был, например, Шак: он как раз титул лучшего игрока чемпионата получил. Ну, и прочих хватало: и Доминик Уилкинс, и Реджи Миллер, и Шон Кемп… Получается, между мной и Майклом Джорданом трое: Боря, Домани и Шакил О'Нил. Ничего так, да? Или вот ещё цепочка: в институте я пару раз играл в баскет с однокурсником и другом Толиком, а Толик за свой город на первенство Московской области играет, а тренирует его Сергей Антипов, который в союзном чемпионате успел с Сабонисом пересечься, например. А потом в питерском «Спартаке» – с Кириленко. Сабонис против Джордана играл, ну а Кириленко и вовсе Джордану, как всем известно, горшок поставил при первой же встрече в НБА. И тут же ещё один. Так что опять три человека и четыре мяча до «его воздушества».

С волейболом понятнее: в него я хотя бы играю. Уже лет двадцать, в лесу, круглый год. И все эти двадцать лет играю с другом Антоном, у которого двухметровый рост и широкий круг общения, и для которого волейбол – примерно как футбол для меня. И он много где и с кем на площадке пересекался: вот, как-то в пляжку с Вербовым играл. Ну а от Вербова до любого современного топ-игрока – один мяч. Что до Жибы, что до Тетюхина. Просто в волейболе нет своего общепризнанного Пеле. Карч Кирай? Слава Зайцев? Ну, ещё два круга добавить, с учётом сдвига на годы активной карьеры. Если до тех, легендарных послевоенных, Щагина и Ревы, то побольше. Хотя до них, вероятно, нужно не через Вербова дотягиваться, а через кого-то из аксакалов лесной волейбольной поляны, через легендарные послевоенные площадки в Парке Горького, где весь отечественный волейбол рождался. Да и мировой тоже.

С хоккеем ещё веселее. Я совсем не хоккеист, на коньках едва стою, но без коньков, а в валенках, конечно, шайбу по льду гонял в детстве. И шайбу, и мячик плетёный. Вместе с папой. Папа тоже не очень хоккеист, зато он на одной улице с Харламовым рос. В Астрадамском тупике, на Соломенной сторожке. «Папа, ты с Харламовым в хоккей играл? Или в футбол только?» – «Нет, только в футбол, кажется». – «Ну как так?» – «Я в хоккей попозже начал, когда Валерка уже с нами не выходил. А в футбол играли, да. И с братьями Майоровыми тоже. Это на Юго-западе уже, у 119-й школы». – «Папа, что́ играть в футбол с братьями Майоровыми, когда они хоккеисты? С хоккеистами надо в хоккей!» – «А я и с Логофетом выпивал ещё, у нас на квартале. В семьдесят восьмой дом он приходил к кому-то частенько». – «Это тоже не считается! Хотя Логофет и играл в том самом товарищеском матче против Пеле и Гарринчи. Но это нас к Пеле не приближает – разве что через рукопожатия, но это скучно». Примерно в таком ключе, но тут ведь как. Даже если не играл сам, то совершенно точно были другие пацаны на той же улице, которые их между собой хоккейно связывают. Один дополнительный круг, так и быть. Значит, число Харламова у папы либо один, либо два, а у меня – два или три. Кто там у нас Пеле в хоккее? А, Харламов как раз? Ну вот, пожалуйста. Что? Гретцки? Ну, тогда ещё плюс два круга, если настаиваете: сам Харламов против Гретцки сыграть не успел, но все его партнёры по сборной-1981 – сыграли…

Или вот вам история совсем из других времён и краёв. Прошли трек вокруг Аннапурны, сидим в ресторане «Ром Дудл» в Катманду, в котором все альпинисты и горные туристы собираются. Там под потолком – картонные «следы йети», на которых гости свои автографы оставляют, и автографы всех великих восходителей там можно отыскать. А по стенам – флаги экспедиций со всего света, и на них тоже обычно «состав команды» обозначен. И я вижу прямо рядом с нами – флаг с русскими именами, и первое – Денис Урубко. А Урубко – это как Харламов или Гретцки, приблизительно. И я радостно тычу пальцем – гляньте, братцы, – Урубко! И мужики смотрят на флаг, и видят Урубко, и видят следующую фамилию, и тут же реагируют на эту фамилию: «Серёг, а ты же с ним на Кавказ ходил?» – «Ходил», – подтверждает Серёга. Бам – и у всей нашей команды «число Урубко» разом становится равным трём. И у меня, и у жены, и у всех девчат и парней, и у мужиков, кроме Серёги, конечно, потому что у Серёги – на единицу меньше.

И вот ведь: ни горный туризм, ни хоккей, ни баскетбол – это не те дела, которыми я по жизни занимаюсь. Так, эпизоды. А футбол? А футболом я дышу. А как до Пеле дотянуться, так либо натужно всё как-то, длинно чересчур, через силу, без лёгкости. Либо – как с Радием: только забрезжит прямой короткий маршрут, как тут же и облом.

Да это ещё не самый облом, с Радием-то. Вот одна карьера футбольная долго не давала мне покоя. Один из мужиков-ветеранов, с кем играем в Олимпийке – человек явно игравший, многое и в возрасте сохранивший (мастерство остаётся, как вы помните, а у него и функция не пропала: бежит от меня с мячом, а я пытаюсь догнать, а он оборачивается и информирует: «Не, Саш, меня догнать – это утопия», – и это всё на рывке, напоминаю, и на ведении; да ещё и добавляет, несколько парадоксально: «Меня и раньше-то никто догнать не мог». Мне самому тогда лет тридцать пять было, а ему, стало быть, за пятьдесят). И не просто игравший, а вечно педалирующий своё футбольное прошлое («вы футбол по телевизору видели, а я в него играл!»). В Олимпийке его футбольное творчество не всегда встречало понимание у партнёров, что подчас приводило к раздражению и спорам, а вот мне, когда в одну команду попадали, иногда удавалось оказаться с ним на одной футбольной волне: открыться под слишком неожиданный, маловероятный пас, или вырваться на свободное место, которое другим не показалось бы перспективным, и именно туда получить своевременную передачу, и мне льстило, что пару раз он отметил, что со мной приятно играть.

Импонировало, что к футболу как к игре он всегда был честен. И мне очень хотелось разузнать, где же он играл, а он как-то неохотно реагировал: звучали «Шинник» и «Факел», и то ли «Красная Пресня», то ли «Асмарал» (который из «Красной Пресни» и возник). Но как-то смутно, без подробностей. А ведь это что же: если «Асмарал», так он мог там с Гавриловым пересечься. А Гаврилов против Марадоны играл. И против Платини, и против Зико с Сократесом… И вот однажды, на каком-то спонтанном праздновании, каковые частенько следовали за нашими утренними воскресными играми, праздновании, перешедшем, как водится, в режим «бойцы вспоминают минувшие дни» или «охотники на привале», он вдруг разоткровенничался и принялся припоминать эпизоды своей карьеры, и в этой ретроспективе такие глубины открылись! Я слушал его с восторгом и ужасом, потому что – понятно, годную историю грех не приукрасить, не присочинишь – не расскажешь, но тут такое было! Какие там «Шинник» с «Факелом», тут уже варшавская «Легия» возникла, за которую он будто бы играл, служа в северной группе войск, и по этой причине на выездные еврокубковые матчи его не выпускали! А, каково?! Тридцать пять тысяч одних курьеров! На выездные не выпускали – а домашние играл, стало быть? Но тогда, если память ему не изменила, он, получается, первый в истории советский футболист, игравший в еврокубках за иностранную команду. Не Заваров с Алейниковым в «Ювентусе», а вот он! Надо срочно интервью с ним делать, сенсационное, и в «Спорт-Экспресс» нести. И название готово: «Легионер из “Легии”». А?! А разговор куда-то дальше уносился, разгоняясь, и вот речь зашла о спортивных званиях, и знающие люди заметили, что ма́стера спорта в футболе поди получи: в четвёрку чемпионата надо попасть, либо в полуфинал кубка. «Мастер спорта! – тут же вскинулся легионер. – Полуфинал кубка с «Факелом»! Мне Бессонов в перерыве говорит: будешь так против меня играть – я тебя вообще во втором тайме!..» Тут уж я просто оторопел. Не совсем было понятно, что вообще, но – Бессонов! С ума сойти! А где Бессонов, там ведь и Блохин, весьма вероятно. И если Блохин в том полуфинале тоже присутствовал, тогда… А ведь Блохин играл против Беккенбауэра. И не просто играл: в своём самом знаменитом матче он из него верёвки вил, как и из всей обороны «Баварии». Ну а Беккенбауэр вместе с Пеле выступал за «Космос». Выходит, Беккенбауэр – раз, Блохин – два, товарищ легионер – три, ну а я и все мы – четыре. Красота?

Воодушевлялся я не очень долго, и тут же совсем приуныл, потому что – потому что я могу не помнить наизусть состав «Факела» в том единственном сезоне, когда он дошёл до полуфинала кубка Союза, но вот в каком году это было – помню, так уж вышло. В восемьдесят четвёртом; и кто в том году играл в финале кубка, я помню тоже. И да, киевского «Динамо» там не было. На какой-то более ранней стадии вылетело в том сезоне киевское «Динамо» со своими Бессоновым и Блохиным, и всеми прочими звёздами. Долгая память – хуже сам знаешь чего, скажете? Ну, согласен, а только как без памяти футбольной историей заниматься? Это уже профессиональная деформация, если угодно. Ну, любительская, какая разница.

Так что унывал я тоже недолго, и продолжил внимать, ошеломлённый размахом и мощью этой подлинно гоголевской сцены. Потом как-то, на очередном разборе после ветеранской игры в раздевалке Олимпийской деревни, на котором ветеран «Факела» отсутствовал, я решился спросить у ещё одного ветерана, обладателя феноменального по силе и точности дальнего удара – и прозванного за то Пушкой, – что́ он знает о карьере товарища легионера? И Пушка, уже несколько сомлевший, отозвался:

– Он просто очень любит футбол. – И, подумав, добавил: – И я тоже очень люблю футбол.

И мы за это, конечно, немедленно выпили, и даже больше одного раза. Ну, выпить-то выпили, а моё число Пеле от этого нисколько не уменьшилось, и приходится довольствоваться долгими кружными маршрутами, нанизывая круги один за другим…

Вот как, приблизительно. Скажем, наш питерский знакомый Денис Манько пересёкся в Арзамасе с Анатолием Канищевым, ну а Канищев и против «Интера» с Роналдо играл, и против «Реала» с Раулем. А ещё против «Ливерпуля» с Джоном Барнсом, ну а Джон Барнс против Марадоны играл в том самом матче, когда Марадона два своих самых великих гола забил. Ну, и от Марадоны до Пеле должно быть не очень далеко – ещё один кто-нибудь, не более. Стоп, единственная проблема в том, что сам-то я с Денисом Манько только выпивал, а в футбол не играл ни разу. Ладно, вот другой вариант: к нам в Олимпийку приходит Гоша Матвеев, он с детства у нас, потому что там не только мужики-ветераны, но и молодёжи полно, ну а теперь он подрос и играет во второй лиге за «Нику» – есть такая спортшкола в Москве, а у неё – футбольная команда мастеров. На «Труде» как раз на нашем играет. И играет он там вместе с опытным дядькой – Карапетом Микаеляном. А Карапет Микаелян за сборную Армении и против французов с Зиданом играл, и против немцев с Клинсманом. (И даже забивал и тем, и другим, но вот это как раз к делу не относится). Ну, а между Клинсманом и Пеле максимум два человека. Шумахер, например, и Беккенбауэр. И можно даже Шумахера убрать, если вспомнить, что Беккенбауэр Клинсмана тренировал, когда немцы в девяностом чемпионат мира выиграли. Значит, по одному мячу били на тренировках, скорее всего. Впрочем, точно мы этого знать не можем, так что оставляем Шумахера для верности. Ну а Беккенбауэр, как мы уже выяснили, не только против Пеле играл, но и за – в нью-йоркском «Космосе». Получается, моё число Пеле – шесть. Пять человек и шесть мячей. Не так уж далеко, но хотелось бы покороче – раза в полтора, а лучше в два.

Как-то, уже после спартакиады, я все эти выкладки за семейным ужином папе изложил, присовокупив заодно, что лучше бы он не просто с Логофетом за столом посидел, а во двор семьдесят восьмого дома его вытащил да и в дыр-дыр сыграл бы, хотя бы двое на двое. Куда как короче до Пеле было бы! И папа все эти мои рассуждения внимательно выслушал. Выслушал, а потом напомнил, довольно-таки хладнокровно:

– Вообще-то, я однажды подавал мяч Гарринче…

В самом деле. Эту историю я слышал с детства, не раз и не два, просто никогда не смотрел на неё под таким углом. Тем самым летом шестьдесят пятого, когда сборная Бразилии впервые приезжала к нам на товарищеский матч, отец, как и тысячи и десятки тысяч москвичей, всю ночь стоял в очереди за билетами – вот здесь же, в Лужниках. А потом каким-то образом узнал время тренировочного занятия бразильцев. Ему было семнадцать, он занимался академической греблей – перемахнуть через забор для него вряд ли составляло какую-нибудь сложность. Да и вообще тогда с этим было как-то попроще… И вот, вместе с ещё парой десятков таких же юных любителей футбола он наблюдал за тренировкой сборной Бразилии на Большой арене Лужников – прямо от кромки поля. И в какой-то момент бразильцы выполняли упражнение по скоростной работе с мячом, и – несмотря на мифы о том, что мяч у них никогда никуда не улетает – у главного технаря мирового футбола Гарринчи мяч всё-таки улетел. Как раз в сторону отца. И папа этот мячик первым касанием технично и спокойно остановил, а вторым – вернул Гарринче. Ногой, разумеется. Вот и вся история. Согласитесь, факт совместной игры в один и тот же мяч – налицо. Значит – считается. Значит, моё число Пеле – три, а не шесть. Потому что с папой я в футбол игрывал, хотя и не так часто, как мне, может быть, хотелось бы.

Тут, кстати, самое время подумать, отчего это я решил, что в качестве «числа Эрдёша» непременно должно выступать «число Пеле», то есть самого великого? Эрдёш, конечно, выдающийся математик, но не Риман всё-таки, и не Пуанкаре. Я бы, например, предложил использовать «число Гарринчи». Быстренько пересчитываем: у папы оно будет равно единице (как и у Пеле, ага), а у меня – двум. А у вас, любезный читатель, скорее всего, трём (если вы играли в футбол со мной) или тоже двум (если вы играли в футбол с папой: например, в том самом замечательном осеннем походе в пятом классе, о котором мне тоже хочется немедленно рассказать, но я чувствую, что и так уже очень сильно отвлёкся, так что отложу это на другой раз).

***

…Парадные тренировочные треснули по шву, когда я садился в джигит-такси модели лада-седан, чтобы поскорее добраться до метро. (До метро можно было прогуляться и пешком, но я решил потратить лишние минуты на разминку в Лужниках. И на то, чтобы немножко надышаться и зарядиться Лужниками до начала праздника). Я не огорчился и даже не почувствовал какого-нибудь дурного предзнаменования: запасные тренировочные у меня с собой были, а пока я просто повязал олимпийку на поясе.

И я проехал три остановки на метро. И вышел на самой лучшей в мире станции. И спустился вниз, и прошёл мимо бассейна, в котором столько проплыто, и перепрыгнул через заборчик Южного ядра, и тут переоделся прямо на лавочке, и пробежал кругов пять-шесть по этой тартановой или рекортановой дорожке, по которой столько кругов намотал в школьные годы, занимаясь в секции экзотического неолимпийского вида спорта – морского многоборья. Да, многоборья на моё время выпало немного: сборы в Крыму с греблей и парусом я не застал, в тир на стрельбу тоже не попадал, потому что патроны к тому времени тоже стали заканчиваться, и оставались только бег и плавание. Но бега и плавания было много, и я вспоминал те времена, ощущая упругость покрытия под ногами… Потом оделся и, радостно чувствуя, как поднявшийся пульс придавливает адреналин и как возбуждение эмоциональное приходит в равновесие с возбуждением физическим, направился в сторону Большой арены и Северного ядра, где уже должны были собираться участники и зрители, где уже, наверно, ждут сестрёнка и родители, которые тоже уже вдохновлены Лужниками: местом, в котором прожито и понято немало. Да, мама занималась в лужниковском бассейне в самой первой в Союзе группе синхронного плавания – тогда его называли фигурным. Папа тренировался не здесь – его лодочная станция была в самом центре, на стрелке, где начинается Водоотводный канал; но когда я объяснял ему, куда приходить, и уточнил, представляет ли он себе футбольные поля Северного спортивного ядра, он отреагировал с известной сдержанностью: «Представляю; играл на каждом». Но и как зрители они видали здесь вещи поважнее корпоративной спартакиады. Ну, футбол, Бразилия с Пеле и Гарринчей – это само собой. А как вам, например, чемпионат мира по конькобежному спорту? В классическом многоборье? Между прочим, более классическую классику в мире спорта ещё поискать. Скажем, чемпионаты мира по футболу проводятся с 1930-го года. А по конькам в классическом многоборье – с 1893-го. Не считая нескольких более ранних неофициальных. Те же четыре дистанции: пятьсот, полторашка, пятёрка и десятка. Каждый год, с перерывами только на две мировые войны. В какие-то разы, ещё до революции – в Питере, на Семёновском плацу и на Марсовом поле. А в 1962-м – вот здесь, в Лужниках. И вот представить себе: сто тысяч на Большой арене в февральский мороз, и мужики бегут последнюю решающую дистанцию, десятку, десять тыщ, те самые, про которые «рванул на десять тыщ, как на пятьсот». Каждый забег – всего два человека, и по двадцать пять кругов по стадиону. И так восемь раз – восемь пар. То ещё зрелище, а стадион битком, и люди жгут факелы из газет, и люди хором отсчитывают секунды нашему Виктору Косичкину, которому и выигрывать свой забег необязательно – нужно пробежать за определённое время, которое и позволит стать абсолютным чемпионом. Он бежит, и секунды бегут, и стадион считает хором. И вообразить ли ту эйфорию стадиона, когда он добежал до победы? Отец вспоминает об этом чемпионате как об одном из главных спортивных впечатлений в жизни – он, на этой же арене видевший Пеле.

И Олимпиада, конечно. Которую я не застал и образ которой для меня составился из видеозаписей и из прочитанного в интервью и воспоминаниях, но в первую очередь – из рассказов родителей, переживших её как современники, как москвичи, как зрители и болельщики. И этот образ – образ большого и радостного праздника, приправленного терпким привкусом бойкота; бойкота, который многого, несомненно, эту Олимпиаду лишил, но в то же время что-то совершенно особенное добавил. Ни на каких других Играх не было такого количества атлетов, которые, наплевав на волю своих стран и предпочтя идеалам западной солидарности олимпийские идеалы, приехали на Олимпиаду – и стали олимпийскими чемпионами. Я рос с этими именами, с рассказами об этих людях, которых мы считали и считаем «нашими»: Пьетро Меннеа, Аллан Уэллс, Стив Оветт, Себастьян Коу, Сара Симеони, Маурицио Дамилано… И это только легкоатлеты, за которых папа и мама болели с трибун Большой арены, как за своих. А иные страны, формально поддержавшие бойкот, целые команды присылали. Я оборачиваюсь на ходу на свой родной бассейн: плавали на Олимпиаде не здесь, а в «Олимпийском», зато здесь играли в водное поло. Италия и Австралия выступали на ватерпольном турнире под олимпийским флагом, а Испания – под флагом собственного олимпийского комитета. Чемпионами по водному поло стали наши, а вот лучшим бомбардиром турнира оказался испанец из Каталонии – Манель Эстиарте. Ему было девятнадцать, и это была его первая Олимпиада. Да, для него этой Олимпиады могло и не быть, но испанцы поступили мудро: вроде бы бойкотируем, а вроде бы и не очень, как-то так. Ну и молодцы. Через четыре года на Играх в Лос-Анжелесе, бойкотированных теперь уже странами соцлагеря, Эстиарте снова станет лучшим бомбардиром. И ещё через четыре года в Сеуле. На свою четвёртую Олимпиаду в родную Барселону он отправится в ранге одного из лучших ватерполистов в истории – и снова, в четвёртый раз подряд окажется лучшим бомбардиром Олимпиады по водному поло. Вот только Испания дойдёт до финала – и там проиграет. На Играх Эстиарте познакомится и подружится с Гвардиолой, и много лет спустя они станут работать вместе: Манель войдёт в тренерский штаб Гвардиолы, и они примутся творить футбольную историю. Но это потом, в новом веке; а пока Гвардиола – олимпийский чемпион в родной Барселоне, а Эстиарте – лучший бомбардир, серебряный призёр и неудачник. И поэтому ещё через четыре года, в свои тридцать пять, он снова в составе. И там, в Атланте, на своих пятых Играх он впервые не выиграет гонку бомбардиров олимпийского ватерпольного турнира. Вместо этого он станет олимпийским чемпионом. Ну а мы – мы тоже будем считать его немножечко своим.

А я иду дальше, мимо абалаковского монумента альпинистам, мимо того места, где была, по рассказам отца, гандбольная «яма» – углублённая в землю открытая площадка, на которой в футбол собирались играть со всей Москвы, на вылет, до двух голов или десять минут, и по рублику на кон выставляли; и дальше – мимо тренировочного поля, на месте которого был стадиончик с трибунами, и на этом стадиончике случилась одна из тех былинных историй, которые и составляют мифологию Лужников. Одна из тех легенд, которые создают дух места. А мифы и легенды – это ведь не то, чего не было на самом деле. Это просто то, о чём потом долго и по-разному рассказывают… В эту легенду я поверил сразу и безоговорочно: и потому, что отец всё видел собственными глазами. И потому, что с кем же такое могло случиться, как не с главным русским футбольным гением.

В общем, это был шестьдесят четвёртый год, и это было клубное первенство Москвы. Клубное первенство – это когда каждый футбольный клуб выставляет полтора десятка команд, от малышей до юношей, и ещё три взрослых команды вдобавок: первую мужскую, вторую и третью. Короче, всех, кроме мастеров, которые играют в чемпионате Союза. Общий результат определяется по сумме побед и поражений всех команд клуба. Первая мужская – это уже серьёзный уровень, здесь могут быть и ветераны, игравшие в команде мастеров, и талантливая молодёжь, которая вот-вот там окажется, и спортсмены-универсалы из других видов спорта – как братья Майоровы в «Спартаке», например. Это уровень, и на такие матчи любители футбола собираются, иногда и по нескольку сотен. В тот день играли первые мужские «Спартака» и «Торпедо». И за «Торпедо» играл Эдуард Стрельцов – уже освободившийся из заключения, но всё ещё пожизненно дисквалифицированный федерацией футбола и потому не играющий за мастеров. А за «Спартак» играл его друг Михаил Огоньков – один из лучших защитников страны пятидесятых, по тому же делу отлучённый от футбола, хотя и не лишённый свободы, а потом даже футбольно амнистированный и ненадолго вернувшийся в большой футбол, а теперь вот тоже доигрывающий за первую мужскую.

О таких матчах не пишут в газетах – разве что сухой анонс в «Спортивной Москве»; но слухи, что Стрельцов играет в клубном первенстве, обошли город быстро, и народ на матчи собирался, и в тот день на этом стадиончике, может быть, и тысяча зрителей была. Но Стрельцов, понятное дело, уже не выглядел чудо-богатырём, разрывавшим по центру нападения любую защиту мира. Нет, он выглядел погрузневшим, полысевшим и скучающим. Двигался мало, стоял в центре поля, к тому же Огоньков играл против него персонально – и ничего ему сделать не позволял. Первый тайм закончился со счётом 2:0 в пользу «Спартака».

А в перерыве они присели на лавочку на первом ряду трибун – прямо в двух рядах от отца, который поэтому всё видел и слышал. Присели рядышком, попивали чай с лимоном из термоса, и Огоньков возьми и скажи: что, мол, Эдик, не забил? По втором тайме, мол, тоже не забьёшь. Ну, знаменитое масловское «не злите Эдика» тогда ещё не было отчеканено. К тому же, Стрельцов с Огоньковым друзьями были – и вряд ли могли бы друг друга по-настоящему разозлить… «Забью», – буркнул Эдик. «Не забьёшь», – пообещал Миша. «Пять штук забью», – буркнул Эдик. «Ящик коньяку!» – крикнул Миша. И они ударили по рукам…

Я всю жизнь болельщик «Спартака», как и мой отец, и поэтому я, как и он, радостно и гордо сообщаю: тот матч «Торпедо» выиграло 6:2. Просто во втором тайме олимпийский чемпион Эдуард Стрельцов забил шесть голов. А олимпийский чемпион Михаил Огоньков продолжал его опекать. Только сделать уже ничего не мог…

В конце того года снимут Хрущёва, придёт Брежнев, и вскоре Стрельцову позволят вернуться в большой футбол. И в следующем сезоне он поведёт своё «Торпедо» к союзному чемпионству. Однажды едва не повторив лужниковский фокус с преображением, и где – в Киеве, против местного «Динамо», при шестидесяти тысячах зрителей! Но там к перерыву было уже 3:0, многовато, а он так же вяло простаивал в центре, пребывая, как теперь сказали бы, на своей волне. И даже получив пару раз по ногам от чересчур прямолинейных киевских защитников, не проснулся. Вот тогда в перерыве великий «дед» Маслов, успевший поработать ещё с юным Стрельцовым и понимающий его лучше многих, и скажет своим киевлянам: «Всё в порядке, только не злите Эдика». Но защитники не поймут и во втором тайме от избытка усердия ещё пару раз отоварят его по ногам, и вот тогда он проснётся, и заведётся, и рассвирепеет, и забьёт им два гола, и не успеет забить третий, потому что время кончится. Да и то сказать: против него будет не чья-то первая мужская из первенства Москвы, а великое киевское «Динамо» шестидесятых под руководством великого тренера, опередившего время и предвосхитившего тотальный футбол голландцев и Круиффа. Киевское «Динамо», выигравшее три следующих чемпионата Союза подряд. Три следующих – но не этот, потому что в этом, шестьдесят пятом, к чемпионству ведёт своё «Торпедо» главный русский футбольный гений.

И вот наконец я подхожу к Северному ядру, переполненный Лужниками и адреналином. А все уже там. Бойтесь, как говорится, своих желаний – могут же и сбыться. Болельщиков много – их очень много, и среди них наши болельщики, и их тоже много: они в серебряных ветровках, у них шарфы, флаги и транспаранты с символикой компании, и они подбадривают спортсменов, собирающихся в кучки по видам спорта, и обещают поддержку, и предлагают не щадить соперников и не брать их в плен. И мы знакомимся с двумя киевлянами, которые только с поезда, и не обнаруживаем в них ни южной вальяжности, ни шапкозакидательства, подчас свойственного профессионалам на любительских соревнованиях – нет, они серьёзны и сосредоточены. И мы все отправляемся на парад, и руководители корпорации напутствуют участников и объявляют спартакиаду открытой, и спортсмены расходятся по своим площадкам, и все болельщики тянутся к футбольному полю, хотя королева спорта лёгкая атлетика на спартакиаде тоже представлена, но – вот ведь.

А мы идём в раздевалку Северного ядра – переодеваться из парадного в игровое, – и там столпотворение и аншлаг, и мы ждём своей очереди, и наши вице-президенты в нетерпении начинают названивать мне по телефону: «Саша, ну вы где! Опоздаете на игру! Начнут без нас!» Короче, гипс снимают, клиент уезжает, всё пропало. Но мы хладнокровны и терпеливы, мы не можем выйти на игру без формы, и мы догадываемся, что – нет, без нас не начнут. И мы приходим на игровое поле, а турнир ещё и не думает начинаться, всюду суета и мельтешение. Поле разделено на четыре мини-футбольные площадки, и на нём разминаются все участники турнира, шестнадцать команд, и зрители тоже тут, и не протолкнуться. Но Радий отыскивает клочок поля для разминки – и начинает эту самую разминку. О, это была всем разминкам разминка. Мы размяли всё: все мышцы, все суставы и все связки. Всё, чем можно играть в футбол, и чем нельзя, и чем разрешается, но не принято. Потом мы размяли всё это ещё раз. Потом мы сделали рывки и ускорения, чтобы поднять пульс и разогреться. Потом мы устали. Соревнования всё не начинались. Потом у нас открылось второе дыхание. Всё это без мячей – для полноценной разминки с мячами не хватало места, а на неполноценную Радий, видимо, не был согласен. Игроки из других команд, разминавшиеся неторопливыми квадратами без водящего, поглядывали на нас с тревогой. «Под этих лучше не попадать, они страшные, им даже мячей не выдают, такие порвут и фамилию не спросят», – робели, должно быть, они.

Наконец раздался свисток, призывающий всех заканчивать разминку и отправляться на свои площадки. И мы все перемещаемся на ту площадку, где будет играть наша группа, и Радий определяет стартовый состав и даёт установку на первый матч. На поле выйдут вратарь Андрюха, два киевлянина – в оборону, Костян и легконогий нападающий – в атаку. А установка примерно такая: сзади – построже, впереди – поострее, а вообще нужно сыграть внимательно и не пропустить, и постараться забить, если получится. И когда команда уже выходит строиться, Радий вдруг понимает, что не знает, кто у нас капитан. И тут он делает вещь, после которой моё скептическое отношение начинает перевешивать мой оптимизм. Вместо того, чтобы просто спросить, он кричит, что капитаном будет легконогий нападающий. Парень умеет очаровывать сильных мира сего с одной тренировки – это уже второй вице-президент, подпавший под его обаяние. Это пускай, это здорово, но дело-то не в этом. Капитан у нас есть, это Костян, а командная химия – тонкая вещь. Выплавляется долго, портится легко. На этом попробуем остановиться и не эксплуатировать филологически перспективную тему про Радия и командную химию… И не время бы сейчас для моего скептицизма и раздражения: мы в одной лодке, у нас одна задача, и надо махнуть рукой на всё привходящее и эту задачу решать. Всё так, но что сломано, то сломано, и степень непоправимости ещё только предстоит определить...

Но вот наконец – наконец! – квинтэссенцией всего этого напряжения и всего этого выматывающего ожидания, и всей этой получасовой (или полутора-?) разминки, и всех этих осенних и легендарных Лужников, и этих флагов и транспарантов, и этого: «Ну давай, где наша не пропадала, покажи им, где раки зимуют!», – и этого: «За тебя пришла поболеть», – и всей вообще подготовки к соревнованию, всех этих голосований и выборов состава, и вообще всех твоих умений, с которыми ты оказался здесь, – и той самой функции, которая пропадает, но ещё не пропала до конца, и того самого мастерства, которое не пропадает, но только при условии, что оно вообще было, – квинтэссенцией всего этого звучит наконец стартовый свисток судьи. Поехали. Погнали!

Тут важно заметить, что весь этот предстартовый адреналин перестаёт давить на голову немедленно после свистка. У кого не так – тем на поле хана, про тех Рабинер в «Спорт-Экспрессе» напишет завтра: «Не попал в ритм игры». Ну, может, не Рабинер и не в «Спорт-Экспрессе», ну так корпоративная многотиражка. Ну, на внутреннем форуме напишут. Найдётся, кому и где.

Всё так, но это касается тех, кто на поле с первой минуты. У остальных, кто на замене и кто по законам мини-футбола должен быть готов в любую секунду оказаться там, на поле, – у них всё немного по-другому. Игра захватывает, но ожидание остаётся. И сначала главное в этом ожидании – скорее бы! Со щитом, а может быть, на щите, но как можно скорей. Но если оно длится, длится и ничем не разрешается, то может явиться и другое, подленькое: «А может, и ну его. А может, и не надо. Пускай ребята тащат. Вон как у них неплохо получается». И такие тоже в ритм игры гарантированно не попадут…

Матч начинается с разведки. Разведкой он и продолжается. Защитники, измождённые разминкой, строго следуют установке и поэтому едва заходят за центр. Легконогий нападающий барражирует по всему фронту атаки, но его перемещения несколько хаотичны. И ещё есть Костян, который носится взад-вперёд, пытаясь расшевелить и развернуть в нужную сторону эту надёжную и устойчивую, но несколько беззубую конструкцию. Радий выпускает другого нападающего, но рисунок игры остаётся прежним.

Главное, соперник нам вполне по силам. Это по всему видно: и по тому, как его игроки обращаются с мячом, и как они двигаются по полю, как распоряжаются моментами. И напуганы они ещё больше, чем мы. И надо, кажется, чуть-чуть поддавить, сыграть чуть-чуть посмелее – и всё будет нормально. Но одного Костяна для этого недостаточно. Эй, тренер, я могу подсказать, кого не хватает на поле!

Да-да, я всё знаю. А ума в любом не жидко, если кто другой в бою. Или: правду молвите – нетрудно мудрым быть в чужих боях. Или так: впрочем, все в чужих страданьях мы большие знатоки. Самый известный и самый красивый перевод этой строчки – каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны – одновременно и самый неточный: стратег и видит бой именно что со стороны, а тут-то речь о том, чтобы самому туда метнуться и самому там всё решить. Да, всё знаю, но ведь – ну видно же, что́ надо делать!

Болельщики между тем гонят команду вперёд. Они машут флагами и шарфами. Они что-то кричат. Они выстроились сплошной стеной на противоположной стороне площадки. Там, среди них, мама с сестрёнкой. Папа не там – он у нас, запасных, за спиной, за прутьями забора. Вышел, потому что курит папиросу (да, я чуть не забыл предупредить: в этой новелле присутствует сцена табакокурения; она может вам навредить). Это понижает его шансы подать кому-нибудь отскочивший мяч и тем самым драматически понизить этому счастливчику число Гарринчи. Который, впрочем, так и останется в неведении. Стоп, нет, не драматически, а до минимума: со мной-то они сейчас сыграют. Если Радий, конечно, не планирует мариновать меня в запасе весь турнир.

Две главные болельщицы скандируют кричалки, в том числе персональные – Костяну и Андрюхе. Даже интересно, заготовлена ли у них кричалка для меня? Нет, я скромен и почти не тщеславен, а просто любопытно. Скоро узнаем, если, конечно, Радий не планирует и т.д.

Одним словом, мы с болельщиками – одна команда, но сейчас они «играют» гораздо лучше нас. Они стараются и выкладываются, а мы катаем вату. И от этого моё раздражение только растёт.

Звучит свисток на перерыв, и Радий объявляет: всё в порядке, играем так же. И на второй тайм команда выходит с той же ватой в ногах.

Наконец, он замечает, что Костяну нужна передышка. И тогда он подзывает меня.

И он спрашивает:

– Где играешь?

Вот это очень своевременный вопрос, коуч! Очень! А следующий будет: «Как тебя зовут?» Где и познакомимся, как не в бою?

«В Лужниках, – почему-то хочется ответить мне. Или, там: – В «Факеле»! (С особенным таким ударением на первый слог). Жалко, что не в “Пахтакоре”». Но это ладно, успеется.

А в самом деле, где я играю? Вот сейчас ответишь: «в защите» – и просидишь на лавке до конца спартакиады. Точнее, простоишь у бровки, ещё лучше. Тут дело-то в том, что мы обычно играем «1-2-1», и вот эти «2» – мы с Костяном, и в такой конфигурации мы, бывает, возим. Ну, а бывает, и нет, а бывает, и нас возят. По-всякому бывает, но это хотя бы на футбол будет похоже. Однако Радий играет «2-2», или даже «2-1-1», а начнёшь сейчас объяснять – опять просидишь до конца. И я отвечаю:

– В полузащите.

(Что? Где? Ну какая полузащита в мини? Ещё скажи – ближе к опорной зоне, и чуть правее). Но Радия ответ устраивает, и он командует:

– Заменишь Костю!

Ну, Костю так Костю. Лучше бы, конечно, заменить кого-нибудь из защитников, и тогда бы мы с Костяном что-нибудь по-быстрому соорудили, а потом уж можно обоих менять и защитников обратно выпускать, цементировать. Мы бы ровно так и сделали, если бы сами управляли игрой, а не этот самовыдвиженец… а не этот уважаемый высокопоставленный мужчина с большим футбольным прошлым и настоящим.

Но Радий кричит Костяну про замену. А в это время соперники зарабатывают угловой у наших ворот, и Костян совершенно справедливо показывает: после розыгрыша, на своём мяче.

И тут события начинают развиваться драматически. Можно ещё было бы сказать: с головокружительной быстротой, но нет. Никакой быстроты, никакого головокружения. У меня они перед глазами, напротив, как замедленная съёмка.

В общем, соперники почему-то решают подать угловой верхом, и вратарь Андрюха без труда забирает мяч. Все у наших ворот, только наш нападающий и их защитник вдвоём в центре поля. Туда-то Андрюха и выбивает мяч.

И, как говаривал Котэ Махарадзе, пока мяч в полёте – коротко о составах играющих команд.

Итак, мысленно расставим фишки на доске. В центре двое, к ним летит мяч. Остальные у наших ворот. Сначала о соперниках. Ну, тот, который подавал угловой, – тот так и завис у углового флажка (это фигурально; флажка нет, есть фишка), обычное дело в любительском мини. Двое других, на которых он подавал, показывают ему, что он подал не очень хорошо. Что нужно было подавать получше. В общем, что-то они там показывают и машут руками, и может быть, даже начинают движение от наших ворот, но медленно. Очень медленно.

Теперь о наших. Двое защитников-киевлян дисциплинированно выполняют тренерскую установку «ни шагу вперёд» и поэтому никуда не бегут. Что касается Костяна, то он как раз начинает рывок.

Тем временем мяч долетает до центра, где наш нападающий и их защитник вместе выпрыгивают – и тут же, столкнувшись, вместе падают на газон. Падают и лежат, ну, не совсем уж лежат, но поднимаются как-то неохотно, с трудом. Судья показывает: всё в порядке, продолжать. А мячик отскакивает дальше, на чужую половину поля, и медленно скачет туда и немного в сторону, чуть-чуть левее, подальше от зрителей – поближе к запасным. И тут к нему начинает бежать вратарь соперника, выбегает из ворот, но на полпути останавливается, потому что видит мчащегося Костяна – и осознаёт, что может не успеть. И тогда он начинает медленно пятиться назад, переводя взгляд с мяча на Костяна и обратно. И он медленно пятится, хотя ему надо развернуться и нестись со всех ног. Но он смотрит на Костяна и, кажется, не очень понимает, что к чему.

И вдруг я тоже понимаю, что Костян бежит не к мячу. Он бежит туда, где Радий придерживает меня за локоть, – он бежит меняться.

И тут я понимаю, что это я сейчас буду первым на этом мяче. Никто не успеет. Те трое ещё не закончили разбираться с угловым, наши двое ни за что не перейдут центральную линию, а те двое лежат, точнее, нехотя поднимаются, отряхиваясь и ощупывая себя. А вратарь пятится посередине между мячом и воротами. А Костян бежит меняться.

И ещё через секунду я понимаю, что прямо сейчас забью гол, о котором мечтал примерно всю свою футбольную жизнь. Просто добегу до этого мяча первым – и просто пробью по этому мячу. Ничего сложного, ничего не нужно выдумывать. Нога под мяч, обратная подкрутка. И мяч взметнётся над Лужниками. И полетит вон туда, вон к той металлической рамке размером три на два. И упадёт в эту рамку, и ударится о сетку, и уже там отскочит пару раз от земли и уляжется в уголочке, исполнив свою роль в этом акте полностью, без изъятий.

Сколько тут до ворот, метров двадцать? Даже поменьше, семнадцать-восемнадцать. Ну вот, а я попадаю с восемнадцати метров по пустым мини-футбольным воротам. Всегда попадаю – и сейчас попаду. Надо только вратаря не задеть – этот чудак может подпрыгнуть и достать мячик рукой, и тогда его, конечно, удалят с поля за «фол последней надежды», но это ведь не тот результат, к которому мы сейчас стремимся. Не тот, но дело не в этом: мяч не полетит над вратарём, потому что вратарь, конечно, на прямой, соединяющей мяч и ворота, но ведь мяч будет направлен не по прямой, а по дуге, с подкруткой по курсу. Да, надо сделать эту поправку, но это само собой произойдёт. И мячик облетит этого бедолагу, неизвестно куда побежавшего.

Почему-то я всегда мечтал именно о таком голе. Чтобы мяч летел долго. Чтобы вратаря уже не было на пути. Чтобы были вот эти секунды… Это что-то из детства, из самых первых и самых ярких футбольных впечатлений. Может быть, это гол Вадима Евтушенко в финале Кубка кубков. Когда уже 2:0, и всего три минуты осталось, и эти бегут вперёд, а киевляне отбирают и длинным пасом посылают мяч обратно, и те пытаются поймать на вне игры, но ловят сами себя, и нападающий один выбегает с центра поля, и головой проталкивает мяч мимо выскочившего из штрафной вратаря, и вот – ещё не гол, но его уже ничто не способно предотвратить, и вот эти четыре секунды ожидания восторга – вот в них было что-то совершенно неизъяснимое. Должно быть, именно с того матча я мечтаю о таком вот голе: чтобы всем хватило времени на вот это предголевое изумление.

В ударе с подъёма есть элемент насилия. С выстрелами в упор тоже что-то не так. Мяч не пуля, мяч – птица, хотя и гордая, – его полёт должен быть наблюдаем. Вы должны успеть о чём-то подумать, что-то понять, пока он летит в ворота. Какая-то подлинная правда футбола есть именно в таком голе – издалека, верхом, несильным ударом, нога под мяч, с обратной подкруткой… Когда не вломились с битьём посуды и срыванием дверей с петель. А вошли вежливо, со всей учтивостью. Посуху. Привратник вот где-то замешкался, но не то чтобы нас это сейчас чересчур взволновало.

Вот такой это будет гол. Когда все всё видят, все тебя понимают, понимают – а сделать уже ничего не могут. И я попаду, ни грамма сомнений, нужно только первым успеть к мячу. Я успею – вон тот, в центральном круге уже почти поднялся на ноги, уже сейчас побежит, но я пока ещё опережаю его на полтора шага. И мячик катится от него – и ко мне. А остальные далеко. Нужно успеть и – о, какой это будет гол…

Добегу до мяча, пробью, попаду в ворота. И бегу дальше… А куда, кстати, я бегу дальше? Разумеется, я бегу благодарить автора голевого паса, это закон, вот только тут не было никакого голевого паса (если, конечно, не считать таковым вратаря Андрюху, выбросившего к центру этот мяч), и значит – куда? Наверно, к болельщикам. О, как они будут ликовать, вознаграждённые за терпение и за неумолкающую поддержку! О, как взовьются шарфы и флаги! Бегу к ним, а там… Да нет, нет, это как-то неловко. Может быть, в другую сторону, где папа? Или, вот, точно – к тренеру! Молодца, наставник! Видел, как, да? Первым касанием? Вот он, образец матч-менеджмента! Называется, угадал с заменой!

Не, не то. Никуда я не бегу, на самом деле. Газзаев, что ли, бегать? Никуда я не побегу – просто обернусь к своим, вскидывая вверх руки со сжатыми кулаками, а они уже мчатся ко мне с торжествующими объятиями…

Ну, в общем, представили, да? Прекрасная ранняя осень. Родные Лужники, овеянные легендами и славой. Родная компания. Море болельщиков по периметру поля. Вся семья. Полсотни коллег. Два десятка друзей и товарищей. Минимум две любимых женщины. Несколько персональных поклонниц. И даже та, которая одна, суженая, хотя ни она, ни я пока ничего об этом не знаем. (Мечется за воротами с фотоаппаратом, но почти ничего не фотографирует: слишком увлечена игрой). Руководство компании и концерна. Соперники, судьи. И Радий придерживает меня за локоть, а Костян бежит на смену, а мяч медленно катится от центра поля на чужую половину.

И вот Костян добегает до бровки, я вырываю свой локоть из пальцев Радия, бью Костяна ладонью в ладонь и делаю два шага – нет, два оленьих скачка – в направлении мяча.

На третьем спотыкаюсь и лечу в траву.

В густую, хочется сказать, высокую рожь.

И чтобы картина была законченной – если кому-нибудь она ещё не кажется законченной, – в ту же секунду из толпы зрителей грохает звонкими голосами двух главных болельщиц хоровая приветственная кричалка, заготовленный фанатский заряд, приуроченный к моему первому появлению на поле – и который поэтому уже ни отложить, ни отменить.

– Азаркович Саша – это гордость наша! – скандируют они.

…Тот матч мы выиграем – 2:0. Я не забью и не отдам, меня и на поле не будет при голах; мы забьём, когда на поле вернётся Костян. Во второй игре мы победим 6:0, и тут я даже поучаствую в одном из голов, изобразив что-то наподобие ассиста. (Подходящий эвфемизм для предголевого действия, которое язык не повернётся назвать голевым пасом). Главный соперник по группе тоже выиграет первые две игры – 4:0 и 4:0. Это будет означать, во-первых, что и мы, и они уже вышли из группы. И, во-вторых, что наша очная встреча в третьем туре определит победителя группы, которому должен достаться соперник послабее в четвертьфинале: первые места играют со вторыми. И мы даже попробуем выяснить у судей, как определится победитель группы в случае ничьей, с учётом полного равенства по забитым и пропущенным, и не успеем, вот только ничью, которая и будет держаться почти весь матч, ещё нужно сохранить. Однако к третьему матчу Радий уже разберётся, кто чего стоит, и теперь без замен будут играть не только защитники-киевляне, но и Костян. В итоге Костяну придётся так вспахать всё поле, что за минуту до конца при счёте 1:1 он прибежит на смену без сил, а не готовый к этому Радий на мгновение растеряется и выпустит того единственного, кто не смог бы заменить Костяна, – легконогого нападающего. Который ещё через тридцать секунд не побежит за своим, несмотря на заполошный хоровой подсказ всех запасных, мы получим контратаку три в два, пропустим и проиграем 1:2. Выйдем из группы со второго места на сборную корпоративного банка – и проиграем ей в четвертьфинале в упорной борьбе и опять почти без замен. Еле дышать будут даже защитники-киевляне, и я соберусь с силами заметить Радию после игры, что нам не хватило свежести и замен. А он посмотрит на меня недобро, сощурив свои восточные глаза, – и ничего не ответит.

А тогда, после первого матча, когда все, радостные и запыхавшиеся, примутся делиться впечатлениями от первой победы, у меня начнётся моя переигровка. Которая и продолжается до сих пор. Я стану представлять себе, что я добежал до мяча. В своих переигровках я всегда добегаю первым. Добегаю, бью, нога под мяч, обратная подкрутка… Мяч крутится и летит, вратарь провожает его глазами…

Мы будем обсуждать игру с пылу – с жару, и один из киевлян обратится ко мне с очень серьёзным видом:

– Ты так падал – было страшно смотреть.

А второй добавит:

– Тут трава очень высокая – я сам всё время застреваю.

И напрасно я буду вглядываться в их загорелые южные лица, ища подвох. Напрасно я буду мысленно сжимать кулаки: «Ну рассмейтесь уже, ну хмыкните хотя бы, ну отверните лица, ну прикройте рты рукой!» Нет, ни намёка на насмешку; они будут глядеть прямо и бесхитростно, и всё та же сосредоточенность будет у них во взглядах. И только.

И я снова стану представлять себе, как мяч летит – и прилетает в ворота…

В своих переигровках я всегда попадаю по воротам. Обычно – самым первым касанием: да, нога под мяч, да, обратная подкрутка… Иногда – редко – я опережаю защитника совсем ненамного, и тогда мне приходится сначала немного протолкнуть мячик вперёд, в прыжке уйти от подката, а потом – то же самое: замах, нога под мяч, и он крутится и летит, и прилетает куда положено. Совсем редко бывает тревожная переигровка, когда мяч попадает в перекладину, но я в этом случае не стою на месте, наблюдая вместе со всеми за полётом мяча-птицы; нет, в этом случае я бегу вперёд, и у отскочившего от перекладины мяча оказываюсь тоже первым, и тогда уж вношу его в ворота головой или грудью… Но это переигровка опасная – слишком уж близко к промаху, а никакого промаха, понятно, быть не может, и поэтому она происходит совсем редко. А обычно – всё с первого же удара, после которого я оборачиваюсь к команде, а команда уже мчится ко мне – обнимать и поздравлять…

Я задумываюсь, а что было бы, если бы я в самом деле тогда попал, и понимаю, что это осталось бы ярким моментом для меня – и только. На нашу турнирную судьбу этот момент никак не повлиял, и, возможно, горечь от упущенных турнирных возможностей отзывалась бы и в этом воспоминании. Кажется, никто из партнёров так и не понял, что произошло в том эпизоде, и как близок был наш первый гол на турнире, и что это был гол, о котором я мечтал всю жизнь. Не осознали, так сказать, всю глубину моего падения…

Гораздо хуже, когда твоя ошибка отражается на команде. Отнимает у команды победу – в матче, а то и в турнире. Такое тоже будет, эти истории впереди. Не знаю, как тут отсортированы мои переигровки, но кажется – по возрастанию разочарования…

После турнира я обнимусь с родителями, и они будут радоваться и хвалить нас, нас всех и меня отдельно. И мама скажет:

– Тебе даже кричали девочки, было так трогательно, так приятно слышать!

Да, мама, что и говорить, это был трогательный и вообще запоминающийся момент…

Потом родители уйдут, и киевляне отправятся обратно на вокзал, а мы останемся досматривать спартакиаду – лёгкую атлетику, перетягивание каната, какие-то ещё физкультурные экзерсисы. Какая-то фляжка пойдёт по кругу. Потом мы двинемся куда-то по Лужникам – должно быть, к метро. Мы пойдём мимо абалаковской скульптуры, и на штычке ледоруба верхнего альпиниста я увижу ангела.

– Ну как же так? – спрошу я его, отстав ненадолго от своих и задержавшись у памятника.

Или, может быть, я спрошу его:

– Ну почему?

И ещё я спрошу его:

– Что, не будет больше такого момента, да? Не будет? Совсем, никогда?

И он приподнимет крылья в едва заметном пожатии.

А и правда: зачем спрашивать, про что и сам знаешь? Спросил бы что-нибудь другое. Важное что-нибудь. Про своё число Пеле. Которое «строгое», по партнёрам. Пятнадцать или двадцать пять? Или вот ещё: станет наконец «Спартак» чемпионом в этом году? Например. А то пятый год уже пошёл. Сколько ждать?..

II.

Мы переглянулись удовлетворённо: площадка выглядела подходящей. И главное – ворота с сеткой.

Нет, были бы без сетки – мы не стали бы наш турнир отменять. Но без сетки – это совсем другое. Не знаю, как для всех, а для меня – вот так. Гол – это счастье и удовлетворение, но подлинный экстаз – это мяч, который попал в сеть.

Потому что ворота – не просто рама из двух штанг и одной перекладины. Они как невод рыбака. Как грибное лукошко. Как сачок энтомолога.

Только сетка придаёт воротам и всему футбольному полю законченность. Разметка, центральный круг – это афиша, узнаваемость. Её на фото из космоса видно. Угловые флажки – символ апофеоза и скоротечности. Их сразу убирают – а если они на месте, значит, вот-вот начнётся игра – или она только что закончилась. Флажки – как лампочка на электроплите: вот-вот будет горячо – или только что было горячо. А вот подлинную завершённость и полноту футбольному полю придаёт сетка на воротах.

А ворота без сетки – как сачок для ловли бабочек, если он из одной ручки и обруча, но без мешка. Вы как бы понимаете, поймали или нет, но что-то всё-таки не то. Забивать в ворота без сетки – как ходить за грибами с корзинкой без дна: да, вы не промахнулись, да, результат каждый раз осязаем, но он какой-то неполный… Ворота без сетки – как загадочная незнакомка без вуали: незнакомка есть, а загадки нет. Хуже ворот без сетки – только ворота, нарисованные краской на стене спортзала. Такие ворота – как очаг в каморке папы Карло, и даже безнадёжнее: в отличие от нарисованного очага, за нарисованными воротами совсем ничего нет.

Это тоже, разумеется, из детства. Что-то с нашей футбольной площадки во дворе моего дома на Коштоянца, где ворота сооружали из кирпичиков и из кофт и олимпиек – потому что на все четыре штанги кирпичиков не хватало. И рукав олимпийки, выпроставшийся из кучи одежды, исполняющей роль штанги, становился поводом чуть ли не для драки: мяч влетел в ворота, но прокатился по этому рукаву, а рукав – часть штанги, и значит – нет гола?..

Иногда мы выходили на коробку в соседнем дворе – там ворота были. Настоящие, железные, только хоккейные. Сетки не было – были какие-то её обрывки, тоже металлические. И ещё какие-то крюки торчали на перекладинах, и однажды мяч стал добычей такого крюка: прилетел, наткнулся и остался висеть, нанизанный, даже не шипя и не сдуваясь, и что-то было трагическое в этом последнем вздохе мяча – в ожидании этого последнего вздоха. И мы смотрели на него ошарашенно, не решаясь снять его с этого крюка и тем поторопить этот последний вздох. В общем, какие-то злые были ворота, хотя и настоящие. И без сетки.

А в школе на продлёнке мы играли в футбол на асфальтированной баскетбольной площадке – другого футбольного поля у нас не было. И там в качестве штанг выступали опоры баскетбольных щитов. Выступали прекрасно: опоры были толстые, металлические, круглые, полые, и если мяч попадал в такую штангу, она изумительно протяжно звенела: бомммм… Но вот незадача – такой певучей и настоящей была только одна штанга у каждых ворот. А вторую приходилось делать из тех же кофт и олимпиек. И без перекладины. И сетки никакой. Снова провал.

А ещё в школе был спортзал, конечно. Правда, начальную школу туда пускали совсем редко. Его, спортзала, не хватало на все классы, и начальной школе приходилось заниматься физкультурой в актовом зале на пятом этаже. Ходить по кругу и делать приседания. ОФП, одним словом, тухлая и беспросветная. Отвратительные уроки; но иногда – редко – нам всё-таки везло, и нас приводили в спортзал. Огромный, просторный, гулкий, прохладный. С баскетбольными щитами и корзинами. И с воротами футбольными или гандбольными – вот только ворота были нарисованы масляной краской на стенах торцов зала. Штанги, перекладины, а ещё были пронумерованы фрагменты ворот: верхние углы – 9, нижние – 6. И десятка посередине под перекладиной. Меня сперва взволновала эта нумерация: про «девятки» и «шестёрки» я уже знал, а тут они обрели осязаемость – их буквально можно было потрогать. Но тут же эта роспись и покоробила: что же это, мишень? Или ворота? Палить по ним? Это какая-то стрельба из лука получается. Какое-то метание дротиков, а не футбол.

Но главное – ворота отталкивали демонстративной, вызывающей двухмерностью. Плоскими они были – а какими ещё могли быть ворота, нарисованные на стене? Плоскими – во всех смыслах.

Вот удивительно: по смыслу игры, задача ворот – ограничить кусок пространства на плоскости. И всё. Объём не нужен – а вот ведь: из плоских ворот исчезает самая суть.

А потом, однажды, не сразу, даже не на первый год начальной школы, я увидел пару настоящих ворот. Не ворот – воротиков, маленьких, поменьше хоккейных. Зато настоящих. Они были сосланы – стояли на полутёмной лестнице, спускающейся от спортзала в подвал: в физкультурную раздевалку, в стрелковый тир и в прочие загадочные подземелья. В спортзале они в тот момент, как мы поняли, мешали бы какой-то актуальной физкультурной активности. Может быть, стояла четвёртая четверть, и в зале была развёрнута конструкция для прыжков в высоту. Или вторая четверть – «гимнастическая» – и тогда весь зал уставлен брусьями и перекладинами, матами и козлами. Козлами! И из-за этих козлов ворота унесли. Может быть, они мешали баскетболу или волейболу. Или, прошу прощения, пионерболу. В общем, какому-то из тех физкультурных недоразумений, которые осмеливаются противостоять спорту номер один и у которых свой собственный номер – хорошо если шестнадцатый.

Ворота были настоящими: с основным каркасом – рамой, и с задним наклонным каркасом, и с соединяющими их балочками. И с сеткой. Они стояли там, на лестнице, составленные друг с другом, стояли и будоражили, и влекли, и манили. С ними хотелось породниться. Вступить в связь. Всколыхнуть сетку. Чтобы снаряд в ней затрепетал. Как нежная чёрно-белая птица.

В начальной школе об этом нечего было и мечтать. Нужно было дотерпеть до средней школы. Тогда физкультура будет в спортзале. Но этого мало. Физкультура будет в спортзале, но ворота так и будут простаивать тут, в полуподвале, депортированные матами и козлами. Но зато после уроков! Мы же видели информационный стенд у входа в спортзал. Там расписания соревнований и результаты. Так вот – после уроков тут бывает «первенство школы по мини-футболу среди четвёртых-шестых классов»! И вот тогда воротики возвращаются на свои законные места. И вот тогда… Да, нужно дождаться. Да, нужно ещё попасть в команду класса. У нас в классе – да проще посчитать, кто не играет в футбол. Полтора десятка желающих наберётся. А нужно – четыре человека. И вратарь. Ну, запасные тоже. Да, нужно попасть в команду. И вот тогда… В самом первом матче… С «А»-классом, например. Да, точно, с ашками! Выйти на ударную позицию. И пробить. И мячик всколыхнёт сетку. И счастливые глаза пяти лучших одноклассниц… Ну, они же придут, да? Весь класс же придёт?.. Так вот, счастливые глаза… Нет, погодите, дайте объяснить: движет нами не это. Верность игре движет нами; верность игре, а вовсе не жажда славы и любви.

Хотя и она тоже.

Вот такие были мечты. А потом, летом после третьего класса, мы с родителями поехали на Балтийское море, под Светлогорск. И там, прямо около пансионата пред наши очи явилась пастораль. Дом отдыха расположился возле хвойного леса. По краю леса, по насыпи шла одноколейка, и раза два в день по ней проползал дизель: чу-чух, чу-чух. У насыпи стояло старинное здание вокзала – четырёхэтажное, из красного кирпича, с мансардой и с дымовыми трубами на черепичной крыше. Построенное ещё до первой мировой, в эпоху модерна, когда и сам посёлок ещё назывался Георгенсвальде. Вокзал давно стал жилым домом: дизель довольствовался платформочкой длиной в два вагона. И, кажется, кассой в одном из помещений первого этажа. А вот дворе этого дома-вокзала обнаружилось футбольное поле. Порядочных размеров грунтовая площадка, да ещё с воротами! Ворота были самодельными, чуть побольше гандбольных, со штангами, сколоченными из хороших сосновых брёвен, и задний каркас присутствовал. И главное – ворота были снабжены сеткой! Настоящей, несъёмной, из толстой бечевы.

Такая сказочная площадка не должна была простаивать. Мы, пансионатовские дети, считали её своей, и мы там играли. И народу набиралось достаточно, вот только частенько не хватало мяча. Мяч-то был, настоящий футбольный, кожаный, с белыми шестигранниками и чёрными пятигранниками, но его хозяин, пацан нашего возраста – лет десяти – был вроде бы парень неплохой, только какой-то малахольный. Малахольный и слабосильный. Вялый он был какой-то и смурной. То его звали обедать, и он уходил – вместе с мячом. То не выходил, потому что у него что-то болело. Или они шли с родителями на море. Или куда-то ещё. «А скинь мяч?» – вот это тоже не прокатывало. Мяч был настоящий и дорогой. Родители ему не разрешали, или что. В общем, так часто бывает: самые лучшие мячи достаются не тем людям.

И после второго раза, когда мы, собравшись, не смогли поиграть, потому что не было мяча, я упросил родителей купить мне мяч. Разумеется, я не претендовал на такой же – кожаный, адидасовский, с чёрными и белыми многоугольниками. Это было дорого, а главное – невозможно. Тем, кто помнит, не надо объяснять, а тем, кто не помнит, не объяснишь. Но в посёлке был хозяйственный или промтоварный магазин, а в нём продавался обычный советский детский мяч – зелёный, резиновый, с пупырышками. По размеру – поменьше четвёрки. И стоил недорого. Стоил недорого, а радости доставил – как самый дорогой подарок.

Не стану говорить, что пропадал на этом поле с утра до вечера: нет, всё-таки мы приехали на море, и мы ходили на море, и вообще жили курортной жизнью: и гуляли по посёлку, и отправлялись в Светлогорск – прямо по железнодорожной насыпи, густо поросшей кустами черники с огромными спелыми ягодами… А на море, между прочим, этим прекрасным резиновым мячом можно было играть в водное поло, и какой-то коллега отца по работе (это был минстроевский пансионат, сослуживцы ехали туда по путёвкам), бывший ватерполист, выступавший по мастерам, даже учил меня выпрыгивать из воды по пояс, подогнув колени к груди (учил меня, и тем самым, должно быть, сокращал моё «число Эстиарте» с бесконечности до четырёх или шести; но про это никто не задумывался, и ладно). И при всей этой курортной жизни в футбол я играл много, случались даже матчи «пансионатовские против местных», и тогда приходили посмотреть родители, и другие отдыхающие, и те же знакомые отца по работе; и даже мой школьный учитель музыки Станислав Сергеич, тоже оказавшийся в этом пансионате – а потому что велика Россия, и береговая линия у неё – на десятки тысяч километров, а как поедет москвич на море – так обязательно встретит другого знакомого москвича, да не одного…

Кажется, за эти двадцать пять дней в пансионате я продвинулся в футбольном плане больше, чем за весь третий класс. Эффект выхода из привычного круга партнёров-соперников. И эффект маленького мяча: кто научится обращаться с маленьким мячом, тому и с большим будет проще. И просто подрос. Уезжал одним из пятнадцати футбольных энтузиастов класса – вернулся твёрдым кандидатом в стартовую четвёрку. И всё это – благодаря мячу. И благодаря воротам с сеткой! Не было бы сетки – может быть, не было бы и мяча.

И вот прошло двадцать лет, и я стою с коллегами и друзьями перед футбольной площадкой в подмосковном спортивном пансионате, и с участившимся пульсом гляжу на ворота с сеточкой. Ну, отлегло. Ну, вот и хорошо. Значит, всё получится.

Это было за три месяца до спартакиады с Радием, в начале лета. В том году наша компания выросла так сильно, что уже не могла предложить ежегодный летний выезд в дом отдыха в честь собственного дня рождения: на все выходные, для всех сотрудников с семьями. Вместо этого организовалась поездка на один день – в загородный спортивный клуб, что к северу от Москвы, под Яхромой, на холмах Клинско-Дмитровской гряды, где зимой – горные лыжи, ну а летом – летом тоже найдутся развлечения. Обещаны были, как обычно, еда и напитки, и музыка, и что-то ещё, и торжественная часть, а из спортивно-аттракционного – какой-то тобоган: санки такие, по рельсам с горки. Ну, мы и подумали, что тобоган – это хорошо, а вот не сыграть ли нам в футбол, раз уж все поедут? И мы попросили у нашей зам по кадрам Оксаны, которая всё организовывала, выяснить, есть ли там футбольное поле. «Говорят, есть какое-то, – ответила она. – Мини-футбольное».

И тогда нам пришло в голову, что можно не просто сыграть в футбол, а организовать чемпионат компании. Чтобы с командами, с регламентом, с расписанием. По-настоящему.

Нет, это понятно: у нас каждый вторник мини-чемпионат на стадионе «Труд» возле работы – департамент аналитики против департамента разработки; неопределившиеся – за тех, кого меньше. У нас треть поля – примерно шестьдесят пять на тридцать пять метров, гандбольные ворота, и мы там рубимся десять на десять, а то и двенадцать на двенадцать, ну а если ещё больше народу, тогда и на четыре команды можно, если свободна вторая пара ворот. Можно даже по кругу, каждый с каждым, и тогда получается турнир. Но команды случайные, и, в общем, это рутина, а хочется праздника.

И мы решили – быть чемпионату! Аналитика согласилась поделиться пополам: на Тестирование и на Техподдержку. Из Разработки выделился ЦУП – центр управления проектами, потому что все руководители проектов у нас – выходцы из разработки, а не с высших курсов универсальных менеджеров, хвала небесам. Сама Разработка тоже никуда не делась – оставшихся вполне хватало на боеспособную команду. Вот, уже четыре участника. Пятым, после переписки на корпоративном футбольном форуме, заявилась команда Аппаратной платформы. Отлично!

Мы составили шаблон расписания для пяти команд и провели жеребьёвку: в один из дней перед поездкой на вечернем кофе-брейке каждый капитан вытащил из шапки пластмассовое яйцо от киндер-сюрприза с буквой – от А до Д. Так определился порядок матчей кругового турнира. Да, решено было сыграть турнир в формате «каждый с каждым». Оставалось дождаться поездки и надеяться, что все соберутся, что поле окажется подходящим, и дождь не зарядит, хотя футбол под дождём – это же особенное удовольствие, но, может быть, не для всех.

Вечером перед отъездом мне позвонила Оксана.

– Саш, у вас футбольный турнир в силе? Это хорошо. Я приз для победителя приготовила. Кубок, но символический.

– Символический? – переспросил я.

– Да. Я подумала, что просто кубок – это банально. В общем, это такая рыба. На подставке. Только она без костей. Ой, то есть наоборот: одни кости.

Н-да, рыбий скелет на подставке в качестве кубка за победу – это нормальный такой постмодернистский ход. А просто кубок – это банально, да, хотя есть и преимущества: например, из него можно пить. А победителей часто мучает жажда. Впрочем, как знать: кого-то необычный приз может воодушевить даже сильнее…

И вот мы приехали, и смотрели теперь на это поле с воротами с сеточкой, и попутно решали, какой формат состава подойдёт под размер поля – и остановились на «шесть на шесть»: пять в поле и вратарь. А меня прямо-таки согрела эта сеточка на воротах. Было понятно, что поле – такое как надо. Погода тоже радовала. И все собрались вовремя, и в сильнейших составах. В каждой команде наличествовал хотя бы один игрок из сборной компании. Две главных болельщицы-энтузиастки с блокнотами в руках готовились фиксировать голы и голевые передачи. И статистика будет! Турнир обещал быть настоящим.

Объявили, что торжественная часть начнётся через два часа. Отлично, нам должно хватить этого времени, чтобы сыграть десять матчей по десять минут каждый. Да, в очень плотном режиме, да, без парада и приветствий, пускай. Без парада и приветствий, зато с первого же матча к полю потянулись праздные гости, с жёнами и детьми, с пивом и закусками, и скоро футбольная площадка стала центром праздника. Чемпионат, ещё и со зрителями! Всё, о чём только можно было мечтать.

И теперь, когда всё сбылось, мне пора уже было отложить в сторону все организационные волнения и тревоги, перестать суетиться и хлопотать; пора было просто вернуться к своей команде и начать играть в футбол. Наслаждаться праздником и получать удовольствие.

Мне довелось быть капитаном ЦУПа. Руководитель центра, сам безоговорочный игрок сборной компании, восстанавливался после тяжёлого повреждения и не мог нам сегодня помочь. Он был здесь, он согласился выступить в качестве главного судьи, но и в этом качестве, разумеется, он нам не помог бы.

Итак, наслаждаться праздником и получать удовольствие. Но тут ведь как. Кто вышел на поле получить удовольствие – тот, может быть, удовольствие и получит. А в особенности доставит удовольствие другим – тем, которые вышли побеждать. Обычно так бывает, хотя и не всегда.

Перед первым матчем я не успел взбодрить и настроить команду, и мы вышли на игру с Техподдержкой с листа. Техподдержка не выглядела самой сильной частью разделившейся Аналитики, но представляла собой вполне серьёзного соперника. Здесь был техничный и умный Саша С., участник всех составов сборной, здесь были атлетичные братья М., одним словом, тут хватало мастеров, которые могли бы почистить пёрышки любому сопернику.

С Техподдержкой мы сыграли вничью – 1:1. Пропустили первыми, потом отыгрались. Но был, кажется, ещё один результат.

Матч с Техподдержкой раскрыл мне глаза на команду, которая у нас сегодня собралась. Переключил, сфокусировал. Заставил разглядеть.

Что за команда! Ни одного случайного человека. Люди, с которыми уже столько пройдено. С которыми хорошо и решать задачи, и проектировать системы, и отдыхать на природе, и жечь костры, и петь песни, и гонять мяч. С которыми понимаешь друг друга с полувзгляда – и за работой, и за накрытым столом, и на футбольном поле. С которыми не нужно лишних слов. С иными теперь видимся реже, иные почти не бывают на «Труде» – кто-то сидит на других площадках, кого-то круг обязанностей вынуждает работать с утра до ночи и не оставляет времени на футбол. А сегодня все здесь, потому что сегодня праздник, который бывает раз в год. И такую команду можно собрать раз в год. (Раз в год, точно? Может быть, вообще один раз?). И с такой командой преступлением было бы играть в удовольствие. С такой золотой командой нужно играть на победу в чемпионате. И рыба вот эта костлявая – я вдруг посмотрел на неё совсем другими глазами – должна быть нашей.

Свой второй матч мы выиграли у Аппаратной платформы – 2:0. Аппаратная платформа выступала как раз подтверждением тезиса про игру в своё удовольствие. Снабжённая двумя колоритными экспатами-югославами, а также легконогим нападающим, который спустя три месяца сумеет очаровать аж двух вице-президентов концерна, она могла бы претендовать на большее, чем роль аутсайдера. Но ребята не напрягались, в перерывах между своими матчами потягивали пивко, расположившись на пригорке возле поля, и нам, в общем, оставалось только сокрушаться, что не сделали разницу. Свирепое Тестирование, с которым нам предстояло играть в следующем туре, отдубасило Аппаратную платформу со счётом 5:0.

Да, Тестирование выглядело явным фаворитом турнира. Там вообще что ни имя, то звезда: там капитан Костян, там вратарь Андрюха, там целая банда молодых дарований, дерзких и не признающих авторитетов. Едва со студенческой скамьи, чернила на дипломах не просохли, едва в компанию поступили на испытательный срок, едва сыграли за Аналитику в еженедельных зарубах с Разработкой, ещё никого по именам не знают, но уже самоуверенно комментируют эту зарубу на внутреннем форуме в футбольном разделе. «Игра была равной и катилась к закономерной ничьей, но в конце всё решила настойчивость габаритного нападающего Разработки». Это обо мне, если кто не понял, и хотя отзыв получился скорее комплиментарным (можно было бы скромно уточнить: да-да, катился к ничьей, а потом всё решила настойчивость, и так три раза), но меня он всё-таки задел за живое. Я-то представлял себя порхающим по полю, тонким и лёгким, как юный Добровольский на Олимпиаде в Сеуле, и нате пожалуйста – «габаритный нападающий».

– Что ты огорчаешься, – успокаивал меня хладнокровный и рассудительный вратарь Андрюха. – Вот если бы они назвали тебя негабаритным…

Этих надо обыгрывать, хотя бы чтобы знали… ну, вы понимаете. Надо наказывать за дерзость, но трудно это и непросто, потому что они сильны, черти, и два состава у них, и от каждого игрока исходит угроза. Там в нападении – не удивляйтесь – моя будущая вторая половина, но будущего никто не знает, так что снисхождения не жди (а если бы кто-нибудь и знал – тем более не жди). Потому что женской команды у нас пока нет, и ей приходится выступать в абсолютной категории. Не подумайте: в списке бомбардиров, который мы аккуратно обновляем на корпоративном форуме после каждого матча Разработка – Аналитика на «Труде», она сейчас на первом месте. С двадцатью девятью голами: обучена набегать на дальнюю штангу. Ну и как справиться с такой командой?

Это был хороший матч. У них было больше моментов, а мы держались и терпели. Терпели и дотерпели. 0:0.

Четвёртый тур мы пропускали, и появилось время чуть-чуть выдохнуть и оглядеться. И я присел на пригорок и залюбовался этой картиной: праздник, люди, дети, шары воздушные, и где-то вдали музыка, солнце светит, и посреди всего этого – футбол. Правильная картина!

Футбол выглядел слегка сумбурным: всё-таки с пятью в поле мы переборщили. Маловато голов, многовато нулевых ничьих. Вот и Техподдержка с Тестированием сыграли по нулям, и теперь, кажется, нам может хватить победы в последнем матче над Разработкой для чемпионства. Нужно только понять, с каким счётом.

Мы должны были играть самыми последними, а во время предпоследнего матча пришли сказать, что торжественная часть начинается. И зрители потянулись на главную поляну, и совсем скоро почти никого не осталось, кроме футболистов. И из футбольного праздника как будто выпустили воздух. Впереди решающий матч, определится чемпион компании, а болельщиков нет. И мы начали суетиться и торопиться. Нужно было спокойно посчитать расклады, а мы спешили…

Я взял у девчонок-протоколистов листок с шахматкой и сам всё посчитал. Второпях, на коленке, зато сам, чтобы уж не ошибиться. Получалось, что на первом месте Техподдержка: две победы и две ничьих, восемь очков. Тестирование второе, у них победа и три ничьих, шесть очков. Дальше мы, победа и две ничьих, пять очков – и игра с Разработкой. У Разработки четыре очка. Стало быть, в случае победы мы догоняем Техподдержку по очкам, и по личным встречам у нас равенство – ничья, и значит, чемпион определится по разнице мячей. У нас она 3–1, а у Техподдержки… я поводил карандашом по клеткам, и получилось, что разница мячей у Техподдержки 5–0. Значит, победы в два мяча нам не хватит, а вот победа в три мяча и больше делает нас чемпионами.

Расклад нас ошеломил. Выиграть у Разработки по заказу со счётом 3:0 – задача выглядела почти приговором. Нет, понятно, надо стараться, но три гола – столько мы забили за предыдущие три матча, а тут нужно за один. И не пропустить.

Разработка – та, что осталась после отделения ЦУПа, – всё равно совсем не проста. Там лучший волейболист компании Сергей К., а волейболист – это всегда игровик, и всегда умный игровик, и в футболе он тоже на уровне, и он тащит в защитке, и образец и герой для него – Фабио Каннаваро; там другой Сергей К. – ловкий и юркий, от которого не знаешь, чего ждать; там ещё более непредсказуемый Антон С… это хорошая, сильная команда. Которая, как и мы, не проиграла могучему Тестированию, лишив его возможности претендовать на победу в турнире. Которая проиграла только Техподдержке, а если бы не проиграла, то в нашем матче сейчас боролась бы, как и мы, за чемпионство.

И, конечно, им и в голову не придёт поддаваться или играть не в полную силу, несмотря на то что в наших еженедельных играх на «Труде» мы с ними одна команда. Победа и вовсе поднимет их на второе место в турнире, и хотя за второе место ни призов, ни медалей не полагается, но они спортсмены, не только за медали играют.

Вот такой Разработке нам надо было забить три мяча за десять минут. Может быть, перед матчем нужно было найти какие-то самые главные слова для команды.

Но нет – не слова, очень скоро выяснилось, что это была техническая задача, а не гуманитарная. Инженерная, а не драматическая и не психологическая.

Сам матч я почти не помню. И нечего там было запоминать: десять минут какой-то бессмысленной и бесполезной возни. Оглушительный и бездарный порожняк. И те не собирались поддаваться, и судья Алексей Б. добавил всего одну минуту – которую имел полное право добавить, – но и только. И болельщиков вокруг поля не осталось, и из зрителей была только команда Техподдержки, которой хотелось убедиться, что две команды из департамента разработки не опустятся до позорного договорняка.

Мы не забили ни одного и сыграли 0:0. И вмиг осчастливевшая команда Техподдержки, только что сделавшаяся чемпионом компании, понеслась на главную поляну, где уже вовсю выступали и награждали – пока только отличников труда, но и спортсменам – приготовиться.

Усталые, но довольные, игроки Разработки пожимали нам руки и благодарили за игру.

А мы, в такой пустынной пустоте, заполнили последнюю клетку в турнирной таблице. И посчитали все очки и голы, теперь уже окончательно. Вместе с главным судьёй и девчонками-энтузиастами. Хронометристами и протоколистами.

Пересчитали всё начисто, да. Что там и считать-то: по четыре клетки против каждой команды.

Калькуляция – не бей лежачего. У нас была разница 3–1, и осталась 3–1. Победа и три ничьих, 6 очков, третье место. Уступили по разнице мячей Тестированию: у них тоже победа и три ничьих, 6 очков, а разница 5–0. Погодите, у них тоже?.. Погодите…

А чемпион – Техподдержка. Две победы, две ничьих, 8 очков, как и было сказано. И разница – 4–1.

4–1? Стойте, но вы же говорили, что у них 5–0? Как 4–1? Почему 4–1? Постойте… Вы же…

Вы же – кто же? Это ты, Саша, сам и посчитал.

Это у тебя пятнадцать минут назад получилось «5–0» напротив Техподдержки. Ни у кого другого. Как?!

Нет, не может быть. Погодите.

Но ведь это мы сыграли с Техподдержкой вничью – 1:1. Мы, ЦУП, в самом первом матче. Это ты, Саша, если уж на то пошло, и забил тот самый гол. Единственный гол, который они пропустили на турнире. Какие 5–0?!

Забыл. Не туда посмотрел.

«5–0» – это у Тестирования. Они с таким счётом грохнули Аппаратную платформу, а все остальные матчи сыграли по нулям. Легко запомнить.

Ну вот, не туда посмотрел.

А надо было смотреть туда!

Тестирование и Техподдержка – похожие названия. Ну, перепутал.

Как же так, а? Мы же с Техподдержкой сыграли 1:1!

Ну, забыл.

«А голову ты дома не забыл?» – интересовались приблизительно в таких случаях школьные учителя старой закалки.

У Техподдержки – 4–1, а никакие не 5–0. А у нас – 3–1. Это значит, что победа над Разработкой со счётом 1:0 сравнивала нас с Техподдержкой по всем показателям, включая очки, личную встречу и разницу мячей. Абсолютное равенство, и требовалась бы либо дополнительная игра за первое место, либо хотя бы серия пенальти… Регламент на этот расклад был несколько неясен, и в самом крайнем, самом пиковом случае пришлось бы объявить двух чемпионов. Ну, бред, но это лучше, чем бросать монету. Если времени на решающую дополнительную игру совсем не остаётся. Ну, хотя бы так. Главное – это не так важно. Важно другое.

Важно, что победа с любым другим счётом, кроме 1:0, делала чемпионами нас – и только нас. С любым другим счётом. В случае победы в один мяч – 2:1, 3:2 и так далее – мы опережали Техподдержку по большему количеству голов, при одинаковой разнице мячей. При более крупной победе – по разнице мячей.

Наша задача была в разы проще. Надо было просто правильно посчитать. «Туда посмотреть», а «не туда» – не смотреть.

Постойте, но вы же всё равно не выиграли? Всё равно не забили ни одного? И чего теперь?

Слышу этот вопрос, но ответ на него простой. Совсем простой.

Не всё равно. Цель диктует и тактику, и настрой, и модель игры.

Забить за десять минут «хотя бы один» и забить «непременно три» – это слишком разные установки. Если вам нужно забить один, вы не станете торопиться. Вы не помчитесь сломя голову на хорошо укреплённые редуты. Ещё точнее: можете мчаться, а можете и нет. У вас есть опции. Вы можете присмотреться. Попробовать так, потом по-другому. Поискать бреши. Методично и не спеша порасшатывать. Надавить туда, а потом сюда. Сыграть до верного. Выждать ошибку.

Если же вам нужно забить три за десять минут, у вас нет опций. Вы сразу торопитесь. Вы суетитесь, мы ломитесь в стену. Вы ошибаетесь из-за спешки.

И наоборот: если ближе к концу игры вы не забили ни разу, а вам нужно три, на вас нападает апатия. Вы понимаете, что три уже не успеть. Вы наступаете по инерции. Один гол или ни одного гола – для вас уже нет особой разницы. Да, победа принесёт вам второе место, ничья оставит на третьем, но кто станет думать об этом, если только что вышел на решающий матч за чемпионство.

Другое дело, если нужно хотя бы один. Тогда к концу игры вы прекращаете методично расшатывать, искать ключи и ждать ошибки. Вот тогда вы начинаете ломить. Все везде, все туда, буря и натиск, шквал и навал … И часто именно в таком случае вы додавливаете. Потому что те ведь тоже устают обороняться. И мотивация их несравнима с вашей. И ваши шансы на хотя бы один гол – очень велики.

И ещё, кроме того: если вам нужна победа с любым счётом, вы не так думаете о своих воротах. Можно разочек ошибиться и привезти – задача изменится не катастрофически. Ну да, станет нужно два. По-хорошему, и нужно было два – чтобы стать полноценным чемпионом, а не делить первое место с кем-то ещё, или не оставлять вопрос до дополнительного матча. Ну и делайте ровно то же самое: методично расшатывайте и забейте первый. А там и второй не отвертится.

А если вам нужна победа в три мяча, и вы разочек ошиблись и привезли, то теперь вам надо забивать не три, а четыре. Ну, сами оцените расклад и шансы.

С каждой минутой в голове всё отчётливее обозначалась вся чудовищная нелепость развязки. Известно много способов обидно проиграть: запороть стопроцентный момент на последней минуте, промазать пенальти, или же, наоборот, привезти себе, когда остаётся дотерпеть совсем чуть-чуть, срезать в свои ворота, прерывая какой-нибудь безобидный прострел… Но проиграть чемпионат, потому что неправильно посчитал???

Да, случившееся обретало объём и масштаб прямо на глазах. В моих глазах. Это ведь был идеальный турнирный расклад. Последний матч, и нужна победа по заказу. Могли бы стоять, наоборот, рядом с полем, как Техподдержка, и ждать, чем кончится у других. И понимать, что надо было делать разницу с Разработкой, надо было, но что теперь. «Мы» тогда не знали, сколько надо, а «они» теперь знают. (Знают, ха-ха. Если только у них всё в порядке с арифметикой. И если они строчки и клеточки не перепутывают). Но нет – всё зависело от нас! Да, так бывает в круговых турнирах: все ведь не могут одновременно сыграть со всеми. Особенно если игровое поле всего одно. Вы забили Разработке один гол – отлично, мы забьём два. Что, вы тоже забили бы два, если бы знали? Ну, извините.

И вот такая идеальная возможность не использована. Ну как же так?? Э-ээх…

Мы сходили в душ. Мы пришли на главную поляну. Я сел за столик с кем-то из друзей. Мы что-то пили и ели, хотя есть не хотелось. На сцене продолжалась торжественная часть. Вызывали передовиков производства и прочих отличившихся в отчётном году, или просто за труд и верность компании. Вручали грамоты, поздравляли. Гремели аплодисменты. Среди прочих в этом потоке Оксана пригласила на сцену чемпионов компании по футболу – команду Техподдержки. Они вышли, и Оксана вручила капитану кубок – рыбу из одних костей. И они приподняли её над головами, и слегка потрясли, и все им похлопали. Аплодисменты в овацию не перешли. Довольная команда Техподдержки спустилась со сцены и растворилась на поляне между столиками и гостями.

Какой пассаж. Какая профанация.

Ну разве вот так должна была смотреться команда-чемпион?

Ну вот как это выглядело сейчас в глазах неподготовленного наблюдателя? Например, недавно работающего? Или, вообще, гостей-супругов-детей?

Ну, выскочили на сцену какие-то ханурики вспотевшие. Руками помахали, форель обглоданную забрали и обратно испарились. И?.. Десять секунд славы, но и они бездарно провалены. Это что, чемпионы компании были? По футболу?! Или, может, по аэрохоккею?.. Или по застольному многоборью? шашки, нарды, подкидной?..

Вот мы – мы бы выглядели по-чемпионски на сцене. И уж конечно, мы бы взяли у Оксаны микрофон – ну, я бы взял, как капитан, – взял бы микрофон и представил бы всех чемпионов компании. Поимённо. И чтобы каждому поаплодировали. Чтобы каждый ощутил восхищение аудитории. Чтобы от каждого зрителя каждому чемпиону передался квант восторга и благоговения.

В этой своей переигровке я переигрываю вовсе не матч. И даже не подсчёт разницы мячей перед решающей игрой. Нет, я переигрываю вот это награждение.

Мы поднимаемся на сцену. Мы излучаем чемпионские спокойствие и уверенность. Я беру микрофон у Оксаны. И я говорю:

– Хотел бы представить вам чемпиона компании – команду Центра управления проектами!

Нет, пожалуй, не так. Сначала я говорю:

– Хотел бы поблагодарить всех за прекрасный праздник и отличную организацию. Хотел бы сказать отдельное спасибо Оксане и всем, кто помогал организовать и провести чемпионат. Хочу поблагодарить главного судью Алексея Б. – за выдержку и беспристрастность. Хочу поблагодарить всех зрителей! За атмосферу и за настроение.

Я бы не торопился, я бы говорил спокойно и уверенно. Я бы давал аплодисментам стихнуть. Я бы продолжал:

– Хочу поздравить и поблагодарить всех участников чемпионата. За честную игру, за мастерство, за красоту игры. Пятое место (объявил бы я) – команда Аппаратной платформы, капитан Срджан Я.! Четвёртое место – команда Разработки, капитан Максим К.! Третье место – команда Тестирования, капитан Константин К.! И второе место – команда Техподдержки, капитан Алексей Б-н! И теперь…

Я бы дал утихнуть аплодисментам, адресованным Техподдержке. Я бы переложил микрофон в правую руку, чтобы левую протянуть в сторону своих орлов, переводя общее внимание на них. И я произнёс бы:

– И теперь я хочу представить вам чемпиона компании – команду Центра управления проектами! Михаил М.! (Аплодисменты). Сергей Д.! (Аплодисменты). Дмитрий Л.! (После каждого – бурные, искренние и горячие аплодисменты). Антон Т.! Владимир Х.! Алексей О.!

Вот так это было бы. Дальше в моих переигровках есть две локальных альтернативных ветки сценария. Иногда в этот момент Алексей О. протягивает руку за микрофоном – и объявляет в этот микрофон:

– И капитан команды – Александр А.! – И тогда Оксана наконец вручает мне рыбу. И я поднимаю её над головой. И сдержанно улыбаюсь.

А в другой ветке сценария Алексей О. не догадывается перехватить микрофон, и тогда я просто возвращаю его Оксане. Показывая, что вот теперь самое время поменять микрофон на рыбу. И она вручает мне эту рыбу. И я поднимаю её над головой. И рыба сверкает на солнце всеми своими костями, а я сдержанно улыбаюсь.

Приемлемы оба варианта. Мне даже больше нравится второй. Тут все и так знают, как меня зовут. А кто не знает, из новеньких, например, – тот пусть спросит у соседа. Пусть моё имя понесётся по рядам, между столиками. Передаваемое из уст в уста…

Потом я брёл куда-то по этому спортивному парку, не зная куда, потом вдруг навстречу мне показались мои друзья, молодая мать и молодой отец с коляской и с молодым ребёнком – совсем молодым, четырёх или пяти месяцев от роду, впервые вышедшим в свет. И были они такие счастливые, и так светились их лица. Как будто они только что выиграли и чемпионат, и кубок, и суперкубок, и приз лучшему бомбардиру – на двоих. А ведь молодой отец играл ровно за ту же команду, что и я. Можно подумать, наше оглушительное фиаско его нисколько не тронуло. Необъяснимо. (Давайте, расскажите мне, что «молодой отец» и есть синоним слова «чемпион». Ну, а так был бы двукратный! А?..)

– Да ладно, Сашка, чё ты, – сказали они почти хором, посмотрев на меня. Потом они помолчали. А потом молодая мать сунула ребёнка молодому отцу со словами: – Я поняла. Вот кто покатается со мной на тобогане!

И увлекла меня за собой. «Вот здесь тормоз, – объяснял служитель, пристёгивая нас к санкам. – Но не тормозите, а то страшно не будет». Мы не тормозили, но страшно не было. «Хочу поблагодарить всех зрителей! коллег, друзей, товарищей и всех-всех», – торжественно произносил я. Не вслух, про себя.

Потом мы ехали домой на заказном автобусе. Рядом со мной дремал мой добрый старший коллега и товарищ. Он был утомлён корпоративом – я ещё никогда не видел его таким утомлённым – и он дремал, но одна мысль не давала ему покоя, одно впечатление никак не отпускало, и открывая глаза, он делился им со мной, и он даже немного меня журил, и потом снова задрёмывал.

– Где ты был? – спрашивал он. – Все были там, а где был ты?.. Мама девочки куда-то ушла… Все были с ребёнком! И она была там. И она держала его на руках. И это было так… так… Она, с младенцем… – И он рисовал рафаэлевские картины. Показывая неожиданную наблюдательность и проницательность, а также ожидаемую эмпатию, он пытался объяснить, что мне нужно было быть там. Не знаю, зачем. Может быть, если бы мы держали этого не нашего младенца вместе, это заставило бы наши сердца биться в унисон?..

«А где она была, когда мы играли решающий матч за чемпионство? – спрашивал я молча. – Где вы все были, болельщики наши? Убежали, чтобы почётную грамоту не пропустить?»

И я снова представлял себе, как мы все выходим на сцену…

«И теперь я хочу представить вам… – Нет, не так. Вот как: – И теперь я хочу с гордостью представить вам чемпиона компании – команду Центра управления проектами!»

– И я только спрашиваю тебя – где был ты? – уже в третий раз он подавал этот вопрос и тут же прикрывал глаза, не дожидаясь ответа, даже если бы ответ был.

Где, где. С мамой девочки на тобогане катался.

III.

Между прочим, это был не первый раз, когда мне случилось результативно обсчитаться на футболе. Первый был на два десятка лет раньше, и хотя и по масштабу тот и этот просчёты несопоставимы, мне самое время вспомнить о том случае. Потому что он легко приведёт меня к переигровке номер три. По времени и по месту.

Это было у меня во дворе, где мы играли в пенальти. Да, был у нас такой футбольный паллиатив – когда собиралось не очень много народу, мы играли в пенальти. Били по пять пенальти каждый каждому, заполняли турнирную таблицу, подсчитывали результаты, определяли чемпиона. У нас даже отдельная площадка была для этого: не та, большая, с кирпичиками вместо ворот, а малая. Малая, но с большими воротами. Росли две берёзы, и между ними оказалось ровно семь шагов – и даже не ровно, а семь с небольшим. А если встать посередине между ними и пройти ровно одиннадцать шагов перпендикулярно, вы приходили к бетонной точке, оставшейся от того времени, когда здесь находилась стойка качелей, а потом качели почему-то убрали, срезали вровень с землёй, а забетонированный кусочек остался. И вот эта футбольная пропорция – семь с небольшим против одиннадцати – она, конечно, не могла нам не подать идею.

Мы и в одни ворота научились играть на этой площадке, но это хорошо, когда людей нечётное количество – трое или пятеро: тогда один на воротах, остальные пополам. А если четверо – тогда самое оно для пенальти. Ну или когда надоело носиться. В игре в пенальти была своя приятная размеренность. Один стоит, другой бьёт, потом меняются – это матч. Остальные отдыхают. Сидят на «паутинке» или в «черепашке». В «черепашке» вообще весело: её можно подтащить за ворота, забраться внутрь и оттуда наблюдать. Мяч, даже если попадёт, внутрь не проскочит и до тебя не доберётся. А всё видно, и эффект присутствия самый настоящий, как у фотокора на стадионе.

И в тот раз нас было четверо. Мы с Дроздом, а ещё Филя и Стасик. Филя и Стасик были младшие: если нам тогда было лет по десять или одиннадцать, то Филе – девять, а Стасику – вообще восемь. Они жили рядом и были полноправными участниками нашей футбольной компании. Разница в возрасте отнюдь не мешала Стасику в нормальном футболе иногда прокидывать нам мячик между ног, ну и вообще они оба были полноценными боевыми единицами, но одно дело – в команде, а другое – в пенальти, где каждый сам за себя. В пенальти им было сложновато. Хотя иногда они зацеплялись, как и в тот раз. А в тот раз что-то не пошло у Дрозда, и он сыграл со Стасиком вничью – 3:3. А потом ещё и с Филей – 1:1. Да, бывало и так: из пяти пенальти каждый забил всего по одному.

А у меня всё было нормально, и Филю я обыграл – 3:1, а Стасика – 4:1. С Дроздом мне предстояло сыграть в последнем туре – так распорядилась жеребьёвка. Для жеребьёвки у нас, понятное дело, никаких шариков с бумажками не было – мы отлично приспособились использовать для этих целей «камень-ножницы-бумагу». И для жеребьёвки перед началом турнира, и перед каждым матчем – чтобы определить, кто первый бьёт, а кто стоит. И вот мы «скинулись» с Дроздом: «Камень, ножницы, бумага – У-Е-ФА»… Кстати, вы знаете, почему У-Е-ФА? Могу рассказать.

Кажется, у меня намечается отступление внутри отступления. Ну ладно. Может быть, это станет подарком каким-нибудь лингвистам-урбанистам, исследователям городских диалектов и субъязыков. Или не станет. Тут дело-то в том, что я сам до конца не уверен. Ну, то есть, я всё видел своими глазами и слышал своими ушами. И всё равно до конца не могу поверить. Поверить, что вся Москва может подхватить что-нибудь, что возникло во дворе на улице Коштоянца.

В общем, мы миллион раз выкидывали эти пальцы. В школе, во дворе, дома, в кружках, в секциях. В любой ситуации, где необходим элемент случайности. При определении порядка. Кому водить. Кому первым хлопнуть по вкладышам (сейчас понятно, о чём речь?).

И всегда это звучало так: «Камень, ножницы, бумага – раз, два, три!» На счёт «три» выкидывается фигура. Кулак – камень, два пальца – ножницы, раскрытая ладонь – бумага. Камень затупляет ножницы, ножницы режут бумагу, бумага оборачивает камень. Ну, кому я объясняю-то. Если вы читаете это по-русски, то объяснять ничего не надо.

Но вот это «раз, два, три» – оно было каким-то плюшевым. Октябрятским каким-то, или даже детсадовским. Какой-то энергетики в нём не хватало. Какого-то динамизма. Ну, шика какого-то, форсу. Ну что это – «раз, два, три». Кульминация на слове «три» – ну, не знаю. Кажется, мы это ощущали. Нет, я не говорю, что мы нарочно хотели что-то придумать. Я только говорю, что зёрна упали в подготовленную землю.

А потом было так. Потом мы скидывались, кому в какой команде играть. Там же, во дворе, на Коштоянца. Собралось человек семь-восемь, нужно было честно поделиться. И вот мы стояли там в круг, и кому ещё не выпала команда, те продолжали скидываться, а остальные – остальные вели футбольный разговор. Обсуждали еврокубковую осень.

А это была еврокубковая осень восемьдесят пятого – такую разве забудешь? Как «Спартак» выносил «Брюгге», как «Днепр» тягался с «Эйндховеном» – и тоже его выносил. Тогда только «Зенитушка», внезапный чемпион прошлого сезона, прославился: вылетел в Кубке чемпионов от финской команды под названием «Куусюси» из города Лахти (много лет спустя в память об этом Ватерлоо построят самый большой небоскрёб в Европе – ну или не об этом, но уж очень названия похожи, корень один, и забыть не даёт, и я как вижу эту сосулю до неба, так сразу и вспоминаю). Киев тогда вообще отправился в поход за Кубком кубков. А одесский «Черноморец» сначала выбил «Вердер» из Бремена, а потом зарубился с самим мадридским «Реалом». «И стадион оторопел» – так назывался отчёт о матче на «Сантьяго Бернабеу» в «Советском спорте». «Реал» начал бодро и забил на первой минуте. На пятой минуте у «Черноморца» сломался игрок, и понадобилась замена. Ничего так начало, да? Уж не знаю, как напутствовал молодой тренер Виктор Прокопенко своего запасного. (Зато мы знаем, что́ он сказал спустя десять лет игрокам волгоградского «Ротора» на «Олд Траффорде» перед матчем против «Манчестер Юнайтед» Шмейхеля, Бекхэма и Гиггза. Он сказал: «Что главное в танке? В танке главное – чересчур сильно не перепугаться». Ну, примерно так. И «Ротор» прошёл «МЮ»). В общем, запасной вышел и через минуту как зарядил издали. И вратарю «Реала» с поражавшей наше детское воображение фамилией Очоторена пришлось достать мячик из сетки. Вот тут-то, по версии корреспондента «Советского спорта», стадион и оторопел. «Реал» потом всё-таки забил второй, выиграл 2:1, но каков сюжет! А в каком турнире это всё происходило? Правильно, в Кубке УЕФА.

Нет, такое не забыть. Я по итогам того еврокубкового сезона выпустил свой первый рукописный календарь-справочник со статистикой. Вот с тех пор никак не могу остановиться.

Не только для меня – для всех нас это был первый год активного вовлечения в болельщицкую жизнь. Мы постигали структуру европейского клубного сезона. Правило выездного гола. Таблицу коэффициентов УЕФА. Кто ещё не постиг – тому проводили ликбез на дворовой футбольной поляне.

– Кубок чемпионов, Кубок кубков и Кубок УЕФА.

– И кого кубок?..

– У-Е-ФА!

А в это самое время тут же, рядом, довершалась жеребьёвка. «Раз-два-три»! И так они совпали, интонационно и ритмически, эти «У-Е-ФА» и «раз-два-три», что кто-то тут же предложил, с некоторым даже удивлением в голосе – мол, как же это раньше в голову не пришло:

– А давайте на «УЕФА»?..

Примерно через год так делала вся Москва.

И продолжает делать. Прошло двадцать лет – мы сидим в баре чешского пива, и аутентичный официант, исчерпав весь набор конкурсов и викторин, но не исчерпав призы, заготовленные в честь пивного фестиваля, предлагает сразиться с ним в аутентичную чешскую игру: камен, нужки и папир. И как же он отсчитывает три такта до выброса пальцев? Да, так же: У-Е-ФА!

Прошло двадцать пять лет, и дети друзей, во что-то играя с нами, разыгрывая право первого хода, предлагают скинуться на «камано-магано», и как они считают? Да, и они.

Прошло тридцать три года – и я слышу этот расчёт из телевизора, в каком-то молодёжно-креативном рекламном ролике перед матчем чемпионата мира по футболу в России.

Иногда вместо «У» звучит «Су» или «Цу», но это неканонично.

Верите?

Я тоже не очень верю. Два соображения укрепляют меня в уверенности, что всё было ровно так, как описано. Во-первых, я это помню. Во-вторых, как-то же это должно было произойти?

***

Ну так вот, возвращаюсь к нашему турниру по пенальти. Стало быть, перед последним матчем с Дроздом у меня было две победы – 3:1 и 4:1, – что давало 4 очка (в то время мы ещё не слышали о трёх очках за победу – вернее, слышали, что так делают в чемпионате Англии, а больше нигде – и не видели никаких причин применять эту диспропорциональную систему у нас) и разность забитых и пропущенных 7–2, то есть «плюс 5». А у Дрозда было две ничьих, 3:3 и 1:1, это 2 очка и разница 4–4. Ну и я быстренько посчитал, что Дрозд в случае победы догоняет меня по очкам, и тогда – разница забитых и пропущенных (о таком критерии, как личные встречи, мы тоже тогда не слышали; всё было прямее и понятнее: очки, потом разница и количество забитых; ну а при абсолютном равенстве жребий или драка, по выбору). А по разнице – по разнице я опережаю его на свои «плюс 5», и получается, что он может только догнать меня, потому что мы ведь бьём ровно по пять пенальти! И получается, мне нужно забить хотя бы один гол. Или не пропустить хотя бы один. И тогда он меня не догоняет, и я выигрываю турнир.

Итак, мы сбросились на «камень-ножницы», и мне досталось бить первым. И я забил первым же ударом. А потом для верности забил и второй. И на этом, как это часто со мной бывает, потерял интерес к игре.

Тут требуется пояснение. Я всё знаю про «бороться до конца» и прочее. Но тут другое. Я вот из тех, кто не умеет добивать. Это не хорошо и не плохо (в спорте – может быть, и не очень хорошо), но это вот так. Если соперник явно слабее, или если он не слабее, но у него явно не идёт, в таких случаях я не могу играть изо всех сил, как если бы соперник был равным или более сильным. Я могу грызть землю при равной напряжённой игре, но если равный соперник посреди равной игры оказывается в меньшинстве (ну, травма там, или обедать позвали), мне кажется каким-то нечестным отдаваться игре точно так же, как в равных составах. Это не всегда хорошо и кончается: ослабленный соперник может, напротив, заиграть злее и просто сильнее, и это нужно вовремя уловить, и снова обозлиться самому… По-разному бывает, но что есть, то есть. При счёте 2:0, почувствовав себя победителем турнира, я перестал стараться. Следующие три удара я пробил на технику – и не забил. А потом встал в ворота – и не отбил ни одного из ударов Дрозда. И проиграл 2:5. Где-то в районе четвёртого или пятого удара я уже и чувствовал, должно быть, что поражение получается каким-то не совсем приличным по счёту, но что уж теперь. Проиграно сражение, а война выиграна – как-то так.

А потом мы взяли наш блокнотик и заполнили итоговую таблицу. И получилось, что у меня четыре очка и разница мячей 9–7. А у Дрозда тоже четыре очка, как и было сказано. А разница – 9–6.

Сначала я, конечно, подумал, что обсчитался. Перепроверил всё ещё раз. Ну да, две победы, одно поражение – четыре очка. 3:1, 4:1, 2:5. Это 9–7.

А у него две ничьих, одна победа, четыре очка. 3:3, 1:1, 5:2. 9–6.

Как так-то??

Я пересчитал всё ещё раз; не помогло. У меня 9–7, у Дрозда 9–6, и он выиграл турнир. Но как это вышло?? Совершенно очевидно, что у меня было «плюс пять» перед последним матчем, а у Дрозда «ноль». Потому что после двух ничьих и бывает ноль по разнице мячей. Я проиграл три мяча, и теперь у него разница лучше моей. На один мяч.

Как это?..

Они что, эти три мяча разницы, посчитались два раза??.

Ну, я же вдумчиво учил математику. И школьный учитель наш, Михал Захарыч, – он нас приучал задумываться, а не просто туда-сюда вычитать-складывать. И какие-то базовые вещи в нас уже заложил… Ну, что ничего из ничего не бывает. И если в одном месте сколько-то убавилось, то в другом столько же прибавилось. Если от 100 отнять 20, будет 80, а если к 80 прибавить 20, будет 100. Одолжил кому-то 20 копеек – у тебя на 20 копеек меньше стало. Не на 40 же! Вернули 20 копеек – у тебя столько же, сколько было. Рупь. А не рупь двадцать!

О том, что с балансами всё немножко не так, мы до этого не знали. И что если у вас и у кого-то было по рублю, и вы одолжили ему 20 копеек, то у вас теперь на 40 копеек меньше. И что Буратино был прав, когда кричал, что не станет отдавать свои яблоки какому-то Некте. Потому что если у вас и у Некты яблок поровну, и вы отдадите ему всего одно яблоко, то у него станет на два яблока больше, чем у вас...

Да как же так-то?! А вот так.

Играть в тот день я уже ни во что не мог – ушёл в себя. Складывал, вычитал, осознавал. Это что же: мне нужно было забить ещё хотя бы один мяч? или отбить хотя бы один? И я стал бы победителем турнира, несмотря на поражение в этой встрече? Выражаясь по-теннисному, у меня было восемь матчболов подряд! (А точнее, по «современно-волейбольному», потому что в теннисе-то такого не бывает, и в волейболе в те времена не бывало, зато теперь бывает, когда каждая подача – очко). И даже не матчболов (матч-то я проигрывал), а турнир-болов. Восемь! Три, так сказать, на своей подаче, и ещё пять – на чужой. Подряд!!! Уму непостижимо…

Впрочем, случай этот повлиял на меня только в математическом смысле, а в спортивном – не особо: я по-прежнему не могу выкладываться на полную против соперника, проявляющего слабость.

***

В тот день мы, пятый «Б», по расписанию должны были играть сразу две игры на первенство школы по мини-футболу – с четвёртым «В», а потом с пятым «А». Должны были две, а могли вообще ни одной не сыграть. Не то чтобы могли, а хотели бы. И не просто хотели, а набрались смелости и подошли к Сан Санычу, два дня назад ещё. Подошли и сказали: просим перенести наши игры на следующую неделю.

– А, Дрозда хотите дождаться, пока выздоровеет? – усмехнулся Сан Саныч.

Экая проницательность! Называется, догадался разведчик! Хотим, конечно. Конечно, хотим! Дрозд болеет вторую неделю, а с Дроздом и без Дрозда у нас две разные команды. Да что говорить, мы до прошлой недели и не знали, что это такое – команда нашего класса без Дрозда. За три предыдущих первенства – осеннее в четвёртом классе, зимнее в четвёртом классе, осеннее в пятом классе – Дрозд не пропустил ни одной игры. И вот – пожалуйста: уже неделю проболел, и мы за это время не только обоим шестым классам влетели, но и четвёртому «А»! А это вообще как? Чтобы пятый класс проигрывал четвёртому – это что вообще? Ну ладно, мы сами в прошлом году разочек старших хлопнули случайно – но на себя эту мерку совсем не примеряли. И нате.

Ну ладно – Дрозд, но на этой неделе заболел ещё и Вася. А Вася тоже бессменный игрок нашей основной четвёрки. Футбольных академий он не только не кончал, но и не начинал – а мы тут все, кроме Дрозда, дворовые футболисты – и атлетом не выглядит, рыхловат, и дыхалка так себе – уже покуривает втихаря, и враги, глядя на него, ведущего мяч, обычно воображают, что вот сейчас-то мы его и возьмём, тёпленьким, особенно когда они вдвоём его загонят и окружат, а ещё лучше втроём, и вот, когда они уже ни капли не сомневаются, что он совсем у них в руках, когда уже – «хенде хох – рус, сдавайс!» – вот тут-то он и выворачивается, на последнем дотяге протыкает мячик мимо них и ускользает сам, и мне иногда кажется, что он нарочно их так близко подпускает и так тянет с этим пасом ли, рывком или финтом. Хочется сказать, что на поле он – лицедей, но это будет подгонкой под ответ: теперь-то я знаю, что Вася вырастет и станет драматическим актёром, и будет играть в московском театре из новых, и мы как-то выберемся к нему на спектакль по ранним пьесам-миниатюрам Вампилова – и будем покорены игрой, и будем поражены, насколько всё по-настоящему, насколько во всём этом – дух классического русского драматического театра.

И да, постфактум мне будет казаться, что актёрские задатки были у Васи всегда, и я стану выискивать их в каких-то воспоминаниях… были же в школе театральные постановки, самодеятельность какая-то, но как-то не вспоминается… а потому что не там ищу! На футбольном поле надо искать, а не на сцене актового зала. На футбольном поле – у меня во дворе на Коштоянца. На большом, удачно ограниченном клёнами и ясенями, и у которого ворота – из кирпичей и кофт. Ноябрь, мой день рождения, и я так любил всегда это день-рожденский футбол – потому что каникулы, и в школу не идти, и можно собраться прямо с утра, до обеда, и поэтому приходят даже те, кого обычно здесь не видать, и придут Вася с Серёгой – они живут дальше всех, на другом конце квартала, у метро, и Коляныч с братишкой, и все остальные придут тоже, и на воротах будут Яша и Фирс – два лучших вратаря класса. И настроение у всех праздничное, и никто друг с другом не спорит без надобности, и кажется, даже без драки сегодня обойдётся.

И особенно здорово, если поляну поджало первым морозцем, и нету этой надоевшей осенней слякоти… И вот в такой игре Дрозд и Филя заперли Васю с мячом у боковой, у клёна, прижали к воображаемому борту, и он попытался вывернуться, и не смог: эти-то двое тоже непросты, а главное – свои, не в первый раз с ним на поле встретились. И мячик выкатился в аут, показалось – от него, ну а может, и задел кого-то из тех двоих; и пока Дрозд и Филя решали, кому вбрасывать аут, Вася первым схватил мяч – и выбросил через их головы мне. И с такой непоколебимой уверенностью это всё проделал (просятся, просятся сюда слова артистично и театрально, руки тянут, аж подпрыгивают), что никто и не подумал возмутиться или хотя бы переспросить – да и общая атмосфера не располагала. И вот я, пользуясь замешательством противника, принимаю мяч, продвигаюсь вперёд, обхожу на скорости защитника – и аккуратненько бью мимо вратаря Яши, прямо под кирпичики. Гол! И все меня поздравляют, и противники тоже – ну, именинник же забил! – и пожимают руки, и когда я возвращаюсь на свою половину, переполненный радостью и восторгом, Вася хлопает меня по плечу и, наклоняясь к самому уху, громким шёпотом информирует:

– Если честно – от меня ушло…

Ну, лицедей или не лицедей, а сегодня он нам не поможет: заболел вслед за Дроздом. Вот тогда-то мы с Серёгой – два оставшихся в строю игрока основной четвёрки – и решимся подгрести к Сан Санычу. Потому что – ладно бы только Дрозд! Но ещё и Вася!

– Играйте по расписанию, – отвечает Сан Саныч.

И мы отгребаем обратно. Ну, по расписанию так по расписанию. Сыграем, в таком случае, с акцентом на оборону. Тем более – у нас в классе два отличных вратаря! Сказал бы – равноценных, если бы такое слово к этой паре хоть немного подходило бы. Нет, к ним не подходит даже слово пара, потому что один – шахматист и атлет-универсал, а второй – борец-вольник, один – высокий и сильный, эталонный отличник и всем ребятам пример, второй – гибкий и координированный троечник и разгильдяй, один – фаворит и всегдашний протеже Сан Саныча, второй – его антигерой и антипример… Один – целеустремлённый и твёрдый, второй – мягкий и добрый, без капельки злости, даже спортивной, даже во время игры. Не знаю уж, как он там борется, – никогда не видел; но говорят – очень хорошо. Компенсирует злость вдохновением?.. Один в воротах надёжен и спокоен, возьмёт всё своё, а не своё – тут уж как получится. Второй летает по штрафной взад-вперёд, бросается в ноги нападающим, отбивает мёртвые мячи, когда кажется – всё уже, вынимай, неси на центр. Один в воротах, подтверждая великого Маслака, не стоит и не играет, а работает. Второй – творит, но и натворить может всякого: парировать удар, выловить добивание в упор и тут же, вскакивая и выискивая, как начать атаку, выронить мячик в ворота. Один раз исполнил такое в игре за сборную школы на первенство района – причём дважды. И проиграли 0:2, нарочно не придумаешь…

Тут проблема-то в том, что обоих сразу в раму не поставишь, приходится выбирать, и поди выбери… Мне, как исполняющему обязанности капитана в отсутствие Дрозда, уже пришлось на прошлой неделе вставать перед таким выбором, но там в соперниках был шестой «Б», они вообще какие-то дружные и злые, и нас за два года и четыре первенства ни разу не выпустили, в отличие от старшего «А», которые как-то с нами, младшими, и проще, и доступнее. А те – горды и заносчивы, ещё и девицы-одноклассницы за них болеют, и я как-то подслушал на перемене, как одна другую агитировала в киношку после школы, а та ей в ответ: мол, ты чего, забыла, сегодня футбол, за парней идём болеть! И я ещё успел позавидовать: вот бы наши так! – а потом сообразил, с кем сегодня играют их парни, и как-то сразу осознал, что нам хана. Ну да, как обычно, как и в предыдущие три раза, но от этого легче, что ли?.. Выбирая в тот день между надёжностью (которая, скорее всего, означала бы – надёжно и ровненько устроиться на 0:3) и возможностью чуда, я выбрал чудо… При счёте 0:3 вратарь-борец попросил замену со словами: «Не могу больше».

Ну вот, зато сегодня – сегодня я от такого сложного выбора избавлен. Потому что сегодня – та-дам! – у нас нет ни первого, ни второго! Никого из двух основных вратарей! Один заболел, а у второго турнир или тренировка, или у обоих тренировка, или оба заболели – что в лоб, что по лбу. Их нет, и стоять сегодня будет либо Кутырь, который, вообще-то, и в поле мог бы пригодиться, либо Алёша П., который когда-то, в первом классе, даже считался главным вратарём класса, но который полноват и очень, очень нетороплив…

Итого, без Дрозда, без Васи, без обоих вратарей – без четырёх основных игроков! – мы вышли на первую игру того дня, с четвёртым «В». Вышли – и проиграли 0:1. И этим тоже. За один турнир проиграть двум младшим классам! Тут уж если не стреляться, то партбилет на стол придётся положить. В прежние времена и положили бы… Ну, пионерский значок с галстуком, за неимением партбилета. И мы стояли после игры, сбившись в кучку и не зная, что делать, и если не плакали, то глотали злые слёзы.

А спортзал тем временем уже наполнялся школьным народом: дерби пятых классов – событие, и остаются посмотреть те, кто уже сыграл, и приходят пораньше те, чьи матчи впереди, и простые зрители подтягиваются, и я ищу глазами наших, а наших никого, кроме случайно забредших двух двоечников… И трудовик Алексей Михалыч уже здесь, и, кажется, видел развязку нашего матча с четвёртым «В», и вот теперь он подходит к нам, подходит и говорит что-то утешающее, и по утешающим словам я понимаю, что – да, видел.

Трудовик приземист и крепок, у него густые прокуренные усы, вечный серый халат, и весь образ его – образ мастерового из фильмов середины века. Он редко шутит, он строг, но не зол, и он совсем редко повышает голос, а до крика его довести – это надо бабку со станиной перепутать, как я однажды. Сам не знаю, как вышло: то ли слушал одним ухом, то ли правда не разобрался, где там подвижная часть, а где неподвижная, а то ли вообще не учил и решил сыграть в русскую рулетку, и когда стояли полукругом у станка и отвечали его устройство, и трудовик вызвал меня и указал на какой-то кусок станка, я с некоторым даже вызовом ответил: «Бабка», – и вот тогда он взревел:

– Я те дам – бабка!!! Два!!! – и тут остальные совсем притихли от неожиданности, оторопевшие. Потому что это всё-таки была редкость. Сан Саныч – тот в школу пришёл из большого спорта, тот бывал грозен и крут, и его мы уважали и побаивались, а трудовика всё-таки только уважали.

А вот сейчас он подходит к нам, и что-то говорит, и спрашивает, с кем мы ещё играем – а, с пятым «А», и тогда он очень серьёзно, без тени улыбки на лице сообщает нам:

– Да эти чудаки ещё хуже четвёртого класса играют!

Спасибо, Алексей Михалыч, за эту утешительную новость! Утешительную и ободряющую. Нам сейчас как раз такие нужны. Нам бы сейчас с третьим классом сыграть для верности, вообще-то. Для обретения утрачиваемой на глазах уверенности в себе. Жалко, третий класс пока в спортзал пускают изредка, по праздникам. Их вообще на втором этаже держат в одном и том же кабинете, потому что они пока – начальная школа. А, да, ещё на третий этаж иногда выпускают, в кабинет музыки, где Станислав Сергеич им песенки играет. Так что не будет нам третьего класса, будет пятый «А». Тоже посильный соперник, вот и Алексей Михалыч уверен… Так и сказал – «чудаки», и даже почти все буквы в этом слове правильно выговорил, и мы даже переглянулись потрясённо, такое услышав.

«А»-класс многие нормальные учителя недолюбливают, проговариваются на родительских собраниях (а родители сдержанно передают нам): мол, с «Б»-классом трудно, но интересно, а «А» – как желе. Его набирала под себя заслуженная учительница в начальной школе, и класс получился, во-первых, девчачьим, а во-вторых, мальчики, какие и были, подобрались все какие-то розовощёкие, ну и плюс два-три ручных хулиганчика, из тех, что хулиганят от хорошей жизни, а не от плохой. Ладно, настоящей шпаны и у нас в классе не водилось, но двоечники наши были мощнее их двоечников, как отличники – мощнее их отличников. Был у нашего класса какой-то размах, которого ашкам недоставало, и поэтому мы их всегда и во всём обыгрывали, и не только в спорте: на КВНах, смотрах строя и песни, школьных олимпиадах, и как на районные олимпиады ехать – так наших посылают, хотя поведением нашим школьная администрация недовольна, конечно, – ох, недовольна! Ну и в спорте, само собой: как за школу бежать, так наши: что бегом, что на лыжах, что на коньках… И футбольная сборная пятых классов школы из нас состоит, хотя есть, есть у них нормальные ребята, и их Сан Саныч тоже в сборную вызывает, и скамеечку запасных сборной они вполне себе усиливают… Ну и конечно, в личных встречах у нас полное превосходство. Я веду статистику матчей нашего класса в специальной тетрадочке, но и безо всякой тетрадочки могу сказать по памяти, что до сих пор мы выиграли у «А»-класса четыре матча из четырёх: в осеннем и в зимнем первенстве в прошлом учебном году, в осеннем первенстве этого года, а ещё и на школьной спартакиаде в прошлом мае, когда играли не в спортзале, а на асфальтовой площадке на улице. Короче, к нам приехал пятый «А», нам привёз он два очка.

Трудовик к нам относится с симпатией, но и в футболе разбирается, так что ему можно верить. В прошлом году даже отпустил в мою сторону похвалу, от которой мне, правда, чуть не поплохело: после какого-то матча серьёзно так мне сказал:

– А ты хороший защитник. Чистильщик! – И я прямо чуть не поперхнулся, потому что – какой ещё защитник? Я-то воображал себя диспетчером-интеллектуалом, элегантным организатором атак, и пожалуйста – чистильщик! Ну сказал бы хотя бы – стоппер, хотя какой стоппер, это же вынужденно, ситуативно, это у нас такая схема: Дрозд впереди, в нападении, под ним Серёга с Васей, а ещё под ними – я, это вот линия полузащиты, ну а дальше уже вратарь…

Но, конечно, я любил, когда трудовик приходил на матчи. Он вообще в спортзале смотрелся органично, и его часто тут можно было встретить: то футбол смотрит, то в волейбол играет со старшеклассниками (смешно так приседает в приёме, а вообще хорошо играет, пасует и даже бьёт, хотя и из-под сетки, крюком), а то сидит в каморке у Сан Саныча, пока перемена. Мы на большой перемене частенько спускались в спортзал побросать по кольцу, и вот, бывает, зайдёшь попросить мяч в каморку – примыкающую к спортзалу маленькую комнатку, где у Сан Саныча письменный стол, пара стульев и кожаный диванчик, а ещё стеллажи со спортинвентарём, и которую за малыми размерами никто не называет тренерской, а только каморкой, – зайдёшь, а они там с трудовиком о чём-то неспешно толкуют. А другие учителя сюда заходили редко – если только по делам классного руководства: за какого-нибудь лоботряса неспортивного попросить, у которого в четверти больше двух с плюсом не выходит. И всё как-то бочком, бочком, под щитом и в каморку, чуть ли не на цыпочках – а почему? правильно, потому что вход в спортзал без спортивной обуви – что? Запрещён. И это всех касается, между прочим. И учеников, и учителей.

А как-то в майский предпраздничный день мы зашли вот так на большой перемене побросать – как раз после труда, и трудовик-то, мы видели, в мастерской остался, дотачивать и досверливать с отстающими, ну а кто всё заточил и просверлил, и даже выучил, где бабка, а где станина, – тем самое время немножко размяться, тем более и двери мастерской и спортзала – рядышком. И я заглянул в каморку попросить мячик, и в первую секунду даже опешил, потому что у Сан Саныча сидели ещё два учителя – учитель математики Михал Захарыч и учитель музыки Станислав Сергеич. И это была удивительная картина, потому что трудно было вообразить более разных учителей, а больше того – представить их сидящими вот так, вокруг стола в каморке Сан Саныча. Раньше, должно быть, мы их никогда вместе и не видели. Не монтировались они в нашем сознании – ну никак. Казались полными антиподами друг друга – что попарно, что все втроём. Михал Захарыч – седой, старый, вёл у нас математику в четвёртом классе, а у ашек и вовсе был классным, но теперь уже не ведёт ни у них, ни у нас. Свой предмет любит самозабвенно, и на прочее и прочих его любви порой не хватает. На уроках даёт задачки на сообразительность, показывает математические фокусы, после уроков организует викторины и математические КВНы, на которых совсем чуточку подсуживает своим – ашкам. Ошибки прощает с трудом, безалаберность его злит, и равнодушие тоже. Как-то я, относя дневник ему на стол, случайно прочитал крупными буквами оставленную им самому себе пометку классного руководителя ашек: такой-то и такая-то НЕ ВЫПИСЫВАЮТ «Пионерскую правду»!!! Помню, я грешным делом порадовался, что выписываю, а главное – что я не в «А»-классе… Неожиданно – ведёт кружок русской лапты, но и эту поляну они с Сан Санычем не делят: того лапта совсем не интересует. А занимаются лаптой на асфальтированном школьном стадиончике после уроков – ну нет у них пересечений ни по времени, ни по месту.

Станислав Сергеич ведёт у нас музыку с первого класса: он вообще единственный учитель музыки в школе. Он невозмутим, нетороплив и немногословен. Уроки проходят по одинаковой модели: на первом уроке разучиваем песню, на двух следующих – через неделю и через две – поём на оценку: он вызывает к пианино по трое, аккомпанирует, а вызванные поют. Вызывает по журналу строго через одного, и все заранее знают, кому сегодня петь, а кому нет. После того, как мы случайно с ним встретились в том самом пансионате под Светлогорском, где футбольное поле со штангами из сосновых брёвен, я у него получаю только пятёрки. Но это, может быть, потому что я правильно пою. В конце каждого урока он включает пластинку с какой-нибудь классикой, и тогда Колян разворачивает на коленках под партой «Московские новости», за которыми сгонял в «Союзпечать» на большой перемене, и читает, и я читаю вместе с ним, потому что на музыке мы сидим за одной партой, а Станислав Сергеич встаёт в проходе позади нас и тоже проглядывает заголовки. Это похоже на негласное соглашение, контракт: нужно вести себя тихо и прилично, а остальное – можно. Однажды поразил нас всех: пели «Варшавянку», и когда отвыступала первая тройка, а за ней вторая, он не вызвал следующих, он сказал: «Песня тяжёлая, давайте передохнём». Повернулся к инструменту – и заиграл джаз. Это было потрясающе. Мы просто не предполагали, что он на такое способен. Это было выступление из другой лиги; как, не знаю… как Федя Черенков за «А»-класс бы сейчас вышел против нас. Потом вызвал следующих троих, они отголосили: «Нас ещё судьбы безвестные ждут…» – и он снова повернулся к инструменту и извлёк из него что-то лёгкое, неритмичное, необыкновенное. И мы переглядывались ошеломлённо.

И Сан Саныч – глыба, титан. Все упражнения показывает сам. От баскетбола до лыж, от прыжка в высоту ножницами чуть ли не до подъёма переворотом. Недолюбливает футбол: считает его игрой тупой и для тупых. Возит нас по всем районным соревнованиям. Учит не только физкультуре, но и спорту. Иногда, под настроение, травит байки из спортивного прошлого. Одаривает афоризмами на всю жизнь. «Пропадает функция, а мастерство остаётся» – это его. Как-то раз вышвырнул за шкирку из полуподвальной физкультурной раздевалки наших одноклассников, забурившихся туда после уроков – в картишки перекинуться под мафончик. И одноклассниц тоже.

Они такие разные, эти трое; они даже выглядят по-разному: Михал Захарыч высокий, сухопарый, поджарый, с прямой спиной; у Станислава Сергеича – фигура сибарита, живот, толстые пальцы, хотя и никакой рыхлости; ну и Сан Саныч – с плечевым поясом бывшего тренера сборной Союза по академической гребле. Они и к поколениям принадлежат разным; во всяком случае, мы их так воспринимаем: Станислав Сергеич – ровесник наших родителей, из послевоенных, а Михал Захарыч – как наши деды и бабушки, потом уж мы узнали – фронтовик, сам он никогда ничего об этом нам не говорил, ни орденов, ни планок не носил. А Сан Саныч – посередине между ними, по нашим понятиям – пожилой, за пятьдесят или под пятьдесят, из тех, чьё детство пришлось на войну. Совершенно непонятно было, что общего у этих трёх мужчин-учителей, кроме разве что – того мужского начала, которое так точно ощущается учениками и которое не у всех мужчин и имеется, приходящих работать в школу. Непонятно было, что могло их объединить и привести в каморку Сан Саныча, кроме вот этого свойства, а ещё того, что сегодня восьмое мая, а завтра – Девятое. А вот это и соединило, и привело, и эта сцена у меня до сих пор перед глазами: они трое сидят там вокруг стола – флегматик музыкант, педант математик и тренер-диктатор, – а я, получив утвердительный кивок, хватаю первый попавшийся мячик со стеллажа и успеваю бросить нечаянный взгляд на стол, на котором жидкость цвета баскетбольного мяча мелькает в прозрачных ёмкостях, и выскакиваю из каморки, и прикрываю за собой дверь… Такая вот зарисовка на пятнадцать секунд – к познанию отечества. Иных уроков истории стоит – целого полугодия…

Кажется, я тяну время и отвлекаюсь, но сейчас не май, а январь, и Сан Саныч выходит из каморки и даёт свисток, и всё стихает в спортзале, и зычным тренерским голосом, гулким эхом отдающимся под потолком спортзала, он произносит:

– Команды! Построились.

И всех зрителей сметает с поля на лавочки и на высокие деревянные кожухи, закрывающие отопительные батареи, и на шведские стенки, а мы выходим на центр. Наш матч с четвероклашками судил кто-то из старшеклассников: Эдик или Юрик, или Эмик; но матч пятых классов – событие, и его Сан Саныч будет судить сам. И он не видел нашего матча с четвёртым «В», но результат, конечно, знает: судья-старшеклассник после матча заходит в каморку, и Сан Саныч фиксирует результат в протоколе.

И пока мы выходим к центру, я успеваю окинуть спортзал опытным глазом футбольного статистика – и пересчитать зрителей для занесения в собственный протокол, который в тетрадочке. Двадцать семь человек! – неплохо, совсем неплохо, хотя на матчи сборной с соседней – вражеской – школой и по полсотни в спортзал набивалось, но и три десятка почти – вполне. Плохо, что совсем мало наших – должны были бы подтянуться, на такие-то матчи, но нет – только те же два двоечника, которые и игру против четвёртого «В» сейчас смотрели, – сбежавшие с продлёнки, на которую они ходят одни из всего класса и где наша классная Т.Ц. делает вместе с ними уроки, а то сами они – никак. О, это были двоечники отъявленные, закоренелые, стопроцентные, бескомпромиссные, и вся эта продлёнка была им как дробина слону. Как в пижонской поговорочке про разминку, уже здесь мелькавшей: сильным не нужна, а слабым не поможет. Вот заменить разминку на продлёнку – и это будет точным описанием эффективности и целесообразности этих занятий. Нет, Т.Ц. ценой нечеловеческих усилий дотягивает их до тройки, и так – каждую четверть, и объём этих усилий не снижается, а как бы не наоборот.

Двоечник первый – двоечник ощетинившийся, вечно насуплен и глядит волчонком, что перекликается и с его фамилией, вообще-то совпадающей с фамилией знаменитого поэта серебряного века. Шутит он мало и редко, а если шутит – то с риском для себя. Иногда не может сдержаться, чтобы не оттранслировать подсмотренный розыгрыш, в таком примерно ключе: «Ты москвич?» – спрашивает у каждого одноклассника, и дождавшись положительного ответа, даже от тех, кто ищет и не находит подвоха, радостно восклицает: «А где же тогда твои колёса?». Неимоверно радуется беспроигрышности остроумного каламбура, что особенно бесит разыгрываемых. Бывает настигнут и бит.

Двоечник второй – двоечник запыхавшийся. Любое высказывание длиннее трёх слов надолго лишает его сил, а ответ с места или у доски – тем паче. Он глядит всегда удивлённо. Однажды биологичка проверяла, кого нет на уроке, и оказалось, что нет одноклассницы Светы, и подруги хором объяснили – заболела, и тогда двоечник запыхавшийся вдруг не выдержал, прокомментировал на весь класс: «Как заболела – ещё вчера была?!». И эта эскапада отняла у него столько сил, что больше он не мог вымолвить ни слова до конца урока – даже когда был вызван отвечать.

От спорта эти двое так же далеки, как от русского и математики, и от других школьных предметов, но сегодняшний матч для них – способ сделать паузу в утомительных продлёночных занятиях, и Т.Ц. не имеет права их не отпустить: поболеть за свой класс – святое. И вот ведь: они не то что не друзья мне – у них, кажется, вообще нет друзей, и друг с другом они вряд ли дружат, но они – наши. И сегодня они мне роднее, чем кто-нибудь. И даже, страшно сказать, чем любой из друзей-одноклассников, который сегодня сюда не пришёл. И чем любой из ашек – сто процентов.

Они здесь, а Т.Ц., значит, там, в классе. Могла бы тоже прийти: что ей там делать, если они здесь? Ну да, сочинения наши, тридцать штук, непроверенные. А, ещё от ашек. Ну, шестьдесят. Положим, есть чем заняться, но тут и другое соображение: сочинения – они никуда не денутся. Они, так сказать, всегда с вами. А игра – только сейчас. Два тайма по десять минут. Ну, полчаса на круг. Можно было бы прийти, а мы бы тогда посвятили победу ей! Мечты, мечты, где ваша сладость…

– На первенство школы по мини-футболу, – объявляет Сан Саныч в притихшем спортзале. – Среди четвёртых-шестых классов. Встречаются. Пятый класс «А». И пятый класс «Б». – «Приветствия команд». Нет, он должен сейчас сказать – «приветствия команд». Но он берёт паузу, осматривает команды, и взгляд его останавливается на нас, и что-то неодобрительное мерещится мне в этом взгляде. И слегка понизив децибелы, он выговаривает: – Пятый «Б»! Из вас на футболиста похож один Азаркович. Приветствия команд. – И я расправляю плечи, и оглядываю, скосив глаза, своё воинство: ну да, кто в кофте, а кто в свитерочке, кто в шортах, а кто в трениках, а запасной игрок Томас – тот вообще в байковой рубашке и в каких-то рейтузах, но это и объяснимо: Томас любит футбол, но обычно его не привлекают к защите футбольной чести класса, ну а сегодня неожиданно привлекли, и он не успел как следует экипироваться. Да, так себе; и один капитан – красная футболка, белые трусы, белые гольфы, «Спартак» чемпион. И я прячу непрошеную самодовольную улыбку, а через две секунды до меня доходит, что этот упрёк – он всей команде, и капитану тоже, и в первую очередь – капитану. И я, кажется, чувствую новое.

– Команде пятого класса «Б» – физкульт-привет! – пищат ашки.

Ах вот как. Вот, значит, как. Сначала попросили по-человечески: ну подвиньте матчи, нам играть некем. Болеют люди! Не в загул же ушли, не по кинам шатаются. Болеют, или соревнования у них. Районные, а может быть, городские. Соревнования; не музыкальная школа какая-нибудь. Уважительная же причина! Нет. Ну, нет и нет, ладно, хорошо. Пришли какие есть. А им теперь – на футболистов не похожи. Потому что оделись не так. А какие похожи? Вон те, что ли, напротив? Стоят ухмыляются с перепугу? Щас игра покажет, кто на кого похож!

– Команде пятого класса «А» – физкульт-привет! – гаркаем мы. И я поворачиваю голову к Серёге, и в его глазах вижу такое же. Из растерянности недолго получить ярость, если знать, как. Надо просто все лишние буквы отбросить, и ещё парочку поменять местами.

Ах так, значит. Ну ладно. Как там у Владимира Семёныча: держитесь, гады!

И Сан Саныч свистком начинает игру, и мы сразу забираем мячик себе. И мы начинаем этих возить. И мы здорово их возим, по-настоящему, без поблажек. Ну да, мы и четвёртый «В» сейчас возили, а результат – на табло, но нет, нет, тут другое. Тех мы возили как-то общо, неконкретно, а этих мы возим чётче и злее. Мы прорываемся, мы идём в обводку и обыгрываем, мы играем в пас, короткий и точный. И почти каждую атаку мы доводим до удара, мы бьём издали и сблизи, и надо только забить. Всё нормально, надо только забить. Мы с Серёгой, пользуясь налаженным за время болезни Дрозда и Васи взаимодействием, рвём впереди. Снуёт взад-вперёд Кутырь, а сзади, если что, подчищает ещё один Лёха П., длинноногий и немногословный, ну а если вдруг долетает до наших ворот, то там вратарь Алёша, и он спокоен как слон, он собран и сосредоточен, и половину ворот он закрывает самим собой, а из остальных углов он вылавливает мячи без суеты и спешки. Вылавливает и тут же спокойненько начинает нашу новую атаку, и мы с Серёгой проходим по полполя стеночками, и мы бьём, бьём точно, и вообще мне нравится, как мы играем, потому что мы играем правильно и хорошо, и надо только забить, но есть одна закавыка. Там у них в раме сегодня новый вратарь, некто Гончаров, и этот Гончаров не даёт нам ничего забить. Мы обводим, прорываемся, расчерчиваем поле пасами, и мы бьём, и каждый раз мы утыкаемся в него, как в стену. Издали, из-под защитника, в упор – а он тащит всё, и ещё и глаза его горят огоньком, как у человека, поймавшего кураж. И глаза эти словно бы говорят: не забили, да? ну как же так, пацаны? ну что же вы? а вы ещё получше пробейте. Ещё почётче. И позлее, ага.

И он уже раз пять вытаскивал мячи, которые другому бы точно зашли, ну и что, пускай, значит зайдёт шестой. Надо давить дальше, или всё-таки передёрнуть что-то? Я вспоминаю о своём капитанстве и о том, что сегодня, кроме меня, некому управлять игрой, и прикидываю, можно ли что-то поменять, как-то ещё поддавить, и получается, что нет, всё и так хорошо, надо просто забить, и всё-таки я бросаю взгляд на лавочку, где подпрыгивает наш запасной Томас. Хорошо бы дать парню сыграть хотя бы чуть-чуть, и я ищу, кого можно было бы заменить – и некого, и тогда я выпускаю Томаса вместо себя. Но смотреть на такую игру с лавки нет сил, и через минуту я делаю обратную замену – нет, всё-таки «через третьего»: я выхожу вместо Кутыря, давая ему немножко передохнуть, и ещё через минуту возвращаю его на поле, а Томаса на лавку. И мы снова давим, но тут кончается первый тайм. И в перерыве мы пытаемся отдышаться, снова сбившись в кучу у лавки, и где та растерянность, которая нас прижимала ещё двадцать минут назад; мы уверены в себе, и мы молчим и дышим, ничего даже не анализируя, и мне вспоминается, как полтора года назад, осенью четвёртого класса был вот такой же перерыв такого же матча с ашками, и тоже 0:0 после первого тайма. Это был вообще самый первый матч нашего класса, и были Дрозд, и Вася, и Яша, и было нам всё внове, и было весело и задорно, и в перерыве мы наперебой делились друг с другом тем, что заметили в первом тайме: что у них вратарь мяча боится, что надо бить почаще, – и тогда во втором тайме я пробил чуть ли не с центра поля, ещё и с левой, и мячик, продравшись через ноги своих и чужих (сквозь частокол ног – сказали бы те, кому газетные штампы нипочём), заскочил в нижний уголок мимо нелепо подпрыгнувшего вратаря. И я вскинул руки вверх, и поймал счастливый взгляд нашей болельщицы Оли К. – тихони и художницы, чуждой спорту, однако пришедшей поддержать футбольную команду класса в день её дебюта. Никто не пришёл: ни Т.Ц., ни девочки, ни мальчики – кроме тех, кто в составе. А вот она пришла, и я до сих пор ей за это благодарен. И я оставался лучшим бомбардиром класса целых пять или шесть минут, а потом меня догнал Дрозд, а в самом конце матча и перегнал, и с тех пор бессменно оставался в этом ранге. Да, тогда мы выиграли крупно – 3:0, а остальные три раза обходились без разгромов: выигрывали в один мяч. Не такие уж они податливые, эти ашки; но сегодня нам тоже вполне хватит победы в один мяч. Надо его забить, этот мяч, и всё будет хорошо.

И Сан Саныч свистком зовёт команды на второй тайм, и мы снова забираем мячик, и мы снова несём ашек по кочкам, мы тащим их в хвост и в гриву, треплем, как тузик грелку, рвём на британский флаг, метелим не по-детски, да мы их просто мордой по их собственной штрафной возим! Но тут дело какое: за все эти успехи нам никто пол-очка не начислит. Никто за явным преимуществом бой не остановит. Даже в партер этих не переведут за пассивность. Приз зрительских симпатий – вот всё, на что мы можем рассчитывать при счёте 0:0 – а от некоторых, вроде трудовика, мы этот приз ещё до матча получили. Нет, в нашей игре считаются только голы (какая свежая мысль). И нужно просто забить этот гол, но там этот их вратарь Гончаров всё отбивает. И начинает уже казаться, что ворота «А»-класса сегодня просто заколдованы. Ну, другие как-то же забивали ему? Надо только вспомнить, мы же все матчи видели: и на этой неделе, и на прошлой… А никак не забивали: он играл всего два раза – против четвёртых классов, и обе встречи ашки выиграли всухую. А против старших у них стояли другие вратари… Этому Гончарову никто ещё не забил ни одного гола! Да что же это? Я, конечно, читал в каком-то спортивно-литературном журнале фантастический рассказ про хоккейного вратаря, который натренировал своё сердце биться в несколько раз чаще во время матчей, чтобы время шло в несколько раз медленнее, и поэтому ловил или отбивал все шайбы… Там всё не очень хорошо кончилось для этого вратаря, но это же беллетристика, это же всё муть, надо просто гнуть свою линию, и всё будет, всё будет, хотя… Лёвушка Пушкин в период сватовства Александра Сергеича писал какому-то своему другу, что брат огончарован; что, если и ворота ашек сегодня загончарованы, бывает же такое? Нет, не бывает: надо давить и додавить, такой нажим и натиск не может окончиться ничем, потому что спорт в конечном счёте всё-таки справедлив…

Ха-ха.

Конечно, нет. Справедливы весы, а спорт справедлив примерно как рулетка. И даже ещё меньше: если шарик бросить на рулетку сто раз, то чёрных и красных будет примерно поровну. А спорт – это как рулетка, у которой красных в три раза больше, чем чёрных. По справедливости, красные должны выигрывать. Они почти всегда и выигрывают. Почти. Потому что и мастерство, и функция, и опыт, и воодушевление, и злость, и выдержка – всё важно. Но нет достаточного. И, кажется, нет даже необходимого. И главное: никаких ста бросков шарика. Есть только один, вот этот. Вот и все отличия. Вот и вся справедливость.

А есть ещё такие, кто называет справедливым любой случившийся результат. Не выиграли – значит, не заслужили. И всё справедливо. Проиграли – справедливо. Даже если играли лучше. Вы им: не повезло! А они вам: «Везёт сильнейшим». Слово есть, но оно лишено наполнения, выпотрошено, перестаёт что-нибудь означать. Зачем им слово справедливость, когда у них уже есть слова итог, финал? В спортивном словаре оно должно просто отсутствовать…

Нет. Нет ничего достаточного, и нет даже необходимого, но всё имеет значение. И поэтому Серёга мчится за улетающим мячом, и настигает его в самом углу нашего зальчика, и защитник ашек несётся за ним, чтобы не дать ему развернуться, и ему на помощь торопится второй – конечно, вдвоём запирать и отбирать гораздо проще, и они запирают его там, в углу, но тут нюанс: если где-то чего-то прибыло, то в другом месте чего-то убыло, и создавая численное преимущество на одном участке поля, вы теряете его на другом, и тогда уж не давайте сопернику выбраться, а у вас вон и третий – караулит прострел на пятаке, а я-то не на пятаке, я на периметре, и один, совсем один. И Серёга, укрывая мяч корпусом, бросает взгляд через плечо, и по этому взгляду я понимаю и вижу, как он будет оттуда выкарабкиваться, и главное – я вижу, что он видит, что я вижу! И чтобы превратить эту оду взаимопониманию в симфонию и в гимн, он начинает свою миниатюру. (Да нет, какую там миниатюру – длиннейшее представление, секунд на пять!) Серёга хитрец, Серёга вот-вот плейбой, но это сейчас неважно, а важно, что с Васей они не разлей вода, почти близнецы, и Серёга тоже артист, и сегодня он играет – во всех смыслах играет – ещё и за того парня. И поэтому он опускает плечи и показывает соперникам, что будет продираться в направлении своих ворот, и вся его ссутулившаяся фигура, и гримаса отчаяния на лице – всё свидетельствует о жалкой обречённости этой безнадёжной попытки. И он дожидается, пока они поверят, пока оба поверят, и вот тогда быстро – вот теперь быстро! – не давая им опомниться, разворачивается в противоположную сторону, в лицевую, и чуть ли не сталкивает их лбами, и выворачивает ногу, чтобы катить не на пятак, а назад, туда, где я, – ну а я тоже сегодня здесь не только за самого себя, и поэтому я в это же самое время успеваю сделать два шага вправо, к дальнему баскетбольному усу, и когда Серёга уже катит этот мячик туда, я успеваю поставить левую, опорную ногу именно так, как надо: перейдёшь полшага – и будешь выковыривать мяч из-под себя, и удар получится дряблый и никакой; не дойдёшь полшага – и будешь тянуться к мячу, и полетит под потолок, к баскетбольному щиту; нет – опорная нога ровно там, где надо, и на замахе я тяну носок, чтобы не зачерпнуть мяч клюкой подъёма – и тогда тоже отправится в облака, – но я тяну носок, распрямляя подъём, и, вкладывая в удар всю накопившуюся… ай, ладно. Может быть, что-то и вкладывая, или просто всё сделав как надо, я с подъёма засаживаю в девять.

Заряжаю, заваливаю, вгоняю, вколачиваю. Затаскиваю, вклеиваю и оформляю. Это у слова мяч в русском языке ни одного нормального синонима – вечная боль отечественных футбольных репортёров и комментаторов. А вот что проделать с этим снарядом – тут сколько угодно.

И подпрыгивают металлические воротики, и мячик трепещется в сетке, и спадают чары с этих воротиков, если они и были, и сходит усмешечка с лица успевшего поднять руку вратаря Гончарова – поднять руку, но и только – и теперь его руки опускаются, и я не чувствую злорадства: да, он подначивал нас всю игру, но это часть игры, и он был в своём праве, только игра-то может повернуться по-разному. Я хватаю Серёгу за плечи, и мы бежим на свою половину, и, принимая скупые поздравления Кутыря и Лёхи, я слышу шум спортзала и выхватываю взглядом двух наших двоечников, ощетинившегося и запыхавшегося, и они оба на ногах, и двоечник запыхавшийся, ловя этот мой взгляд, кричит, задыхаясь:

– Молодец, Санёк! – и без сил опускается на лавку.

Тут-то и кончиться бы игре, потому что игра шла до гола – это же все понимали, нет? До гола, вот до этого. Но ашки почему-то начинают с центра…

Игра возобновляется, и я пытаюсь понять, сколько осталось. Табло никакого нет, нет даже часов, а по внутренним часам – ну, полтайма сыграли, или чуть меньше. Значит, минут пять-шесть остаётся – уйма времени. И ашки, если они чего-то ждали от этого матча, кроме очередного почётного поражения, попрут сейчас вперёд. А нам – нам надо просто продолжать играть в ту же игру. Забрать мячик и так же давить, вот и всё. Да?

Да, ага.

«Так же давить».

А потом нас спросят: а что, дальше нельзя было играть вот так же? Это вообще такой сакраментальный вопрос футбольного болельщика – причём не только новообращённого, а и вполне умудрённого опытом: а что, всю игру вот так играть нельзя было? И странно: вот у бегуна на восемьсот метров вы ведь не спрашиваете – а что, уважаемый, вы последнюю сотню так быстро пробежали, аж загляденье, а всю дистанцию так нельзя было бежать? Нет, не спрашиваете? А про того, который «рванул на десять тыщ как на пятьсот и спёкся», уже здесь упоминавшегося, – про него вам всё понятно, в чём ошибка? Или вы скажете: а что, рванул, ну и бежал бы? Всего двадцать раз по пятьсот? Нет?

Не хочется банальностей, но эти полтора тайма – они нам чего-то стоили. И эмоционально, и физически. И первая игра, предыдущая – тоже. И мы начинаем уставать, а ещё – в отличие от того самого бегуна – у нас напротив есть другая команда. Её не то чтобы совсем нет, она есть, и она тоже что-то умеет и чего-то хочет. И вопрос сейчас не в том, чтобы продолжать играть в ту же игру – вопрос в том, всё ли мы выплеснули ради этого своего гола, или всё-таки оставили ещё чуть-чуть, чтобы удержать победу. И да, мы начинаем уставать, а они всё чаще владеют мячом, и поддавливают всё сильнее, и прижимают нас к воротам, а мы и сами прижимаемся. И моя переигровка всё ближе.

А когда она совсем близко, я обнаруживаю себя в собственной штрафной, и остальных наших тоже, а соперники по периметру, и я выхожу на получившего мяч нападающего, делаю два шага вперёд и останавливаюсь, чтобы не выброситься слишком близко, чтобы не быть пойманным на этом движении и легко обыгранным – оставляю зазор перед собой. А мяч у их нападающего Василия – да, у них тоже есть Василий, Васёк, которого из-за фамилии ещё зовут Семёном, и это он тогда, полтора года назад, стоял у них на воротах и смешно защищал от мяча своё тело, а не ворота, но его место в атаке, а не в раме, и он хороший нападающий, он даже за сборную школы выходит иногда вместо Дрозда. И он получает мяч и уже замахивается, а я выдвигаюсь на него. И мяч у него под левой ногой – а он левша, что ли? – лихорадочно соображаю я. И я встаю на правую ногу, готовясь левой блокировать удар – а может быть, только собираюсь это сделать, а сам всё ещё стою на двух ногах, чего вообще никак и никогда не должно быть, – но это уже неважно, потому что Семён бьёт левой, но справа от меня, а не слева, как я жду. И мячик проносится совсем рядом с моей опорной ногой. И это должно быть мимо, должно быть в сторону от ворот – если только я не потерял ворота… если только…

И я оборачиваюсь и вижу вратаря Алёшу, выглядывающего из-за меня со скорбным выражением на лице, просто-таки вытягивающего шею, чтобы разглядеть мяч, а мяч в это время вылетает из-за меня и проходит между штангой и его ногой. Я вижу всё это как на замедленном повторе, в раскадровке, уже не в силах ничего изменить, а изменить нужно бы совсем чуть-чуть: всего шажок вперёд – и я закрыл бы собой этот сектор для удара…

Но я уже не сделал этот шажок. Я уже сделал всё как нельзя хуже: вышел достаточно близко к мячу, чтобы полностью закрыть обзор вратарю, но недостаточно близко, чтобы заблокировать удар.

И мячик входит в ворота между штангой и ногой вратаря. И он входит туда, как… как нож в сердце? Готика и романтизм, не то. Как боковой в печень? Тоже лирика, не подойдёт. Но он входит в ворота, причиняя буквально физическую боль. Как надменное молчание любимой одноклассницы. Как несправедливая пара в дневник от Т.Ц. Как…

И уже 1:1. Секунду назад было 1:0, и нужно было сделать этот шажок, и дальше было бы 1:0. Но уже 1:1, и ничего не изменишь.

Не помню, как прошли последние две-три минуты игры. Наверно, мы пробовали забить гол. Потом Сан Саныч дал финальный свисток. И ашки принялись обниматься, герои.

А мы стояли у лавки в полном опустошении. Подошёл трудовик, поздравил с хорошей игрой.

– Ну, вы всё равно лучше играли, – сообщил. Спасибо, Алексей Михалыч! Какое ценное наблюдение. Пол-очочка нам в таблицу не добавите за это? В самом деле, похлопочите у Сан Саныча. Ну правда же, лучше играли! Кто там что говорил о справедливости? Вот и где она? Почему при ничейном счёте не добавляют хотя бы пол-очка тому, кто лучше играл? И ладно бы только – лучше играли, но мы ведь и в счёте вели! Целых три минуты вели, или даже четыре. Вот в самом деле, почему бы при ничьей не добавлять очков тому, кто вёл? А если и те, и другие вели – добавлять тому, кто вёл дольше по времени. А? Как идейка? Как бы футбол изменился, только представьте! И уж точно – справедливости было бы больше.

Вспомнилось, как полтора года назад, после того самого первого нашего первенства, когда обыграли ашек 3:0, их девицы изучали итоговую таблицу, вывешенную на спортивном стенде в коридоре у лестницы, между входами в спортзал и в мастерскую. А у нас как раз перемена была между уроками труда, так что мы были рядом и всё слышали. И вот они возмущались, почему это мы, четвёртый «Б», на предпоследнем месте, а они, «А» – на последнем. Как так, мол: наши же со старшими вничью сыграли! А ашки, действительно, одну ничейку тогда зацепили, и у них поэтому было одно очко в таблице. А у нас, понятное дело, два. И вот они возмущались: несправедливо, мол!

– Но мы ваших обыграли, – ржали мы.

– А они зато сыграли вничью со старшими! – негодовали девицы-ашки. – А вы проиграли! Несправедливо!

И так смешно нам это было, и такими неудачницами они нам казались, неудачницами – болельщицами неудачников.

– Да-да, несправедливо, – гоготали мы. – У нас очков больше.

И вот – сам стою и взываю к справедливости.

А эти, которые вытряхивают суть из слова справедливость, эти скажут: нет, вы не наиграли на победу. Чего-то не хватило вам. Мастерства, умения, опыта. Ярости, может быть.

Ах, ярости?

Ну да, ярости. Полупозиция – это не про ярость. Полупозиция – проигрыш. (Точно? Да точно, точно). Что там шажочки вымерять – «тут дошёл, тут не дошёл»…

Так и вижу себя в этом эпизоде яростным. Да, да. Не надо было оставаться в этой полупозиции. Не надо было ждать удара и пытаться его блокировать, не надо было вообще останавливаться. Надо было мчаться туда, к Семёну, и сломя голову – слабоватый эпитет для того, как надо было туда мчаться. Надо было лететь. Надо было в прыжке ехать по паркету, копчиком сдирая с этого паркета краску. И с вытянутой прямой ногой. И это прямой ногой – туда, туда! Не различая, мячи там, ноги, всё в кучу, кони, люди, всё равно.

Так и представляю себе. Я в этом прыжке через мяч по голеностопу – хрясь! Нога у Семёна – хрусть! Мячик сдутый – пшш! Скорая помощь – вау, вау, вау! Сан Саныч мне красную – нна! И за шиворот меня с поля – нна! И из спортзала – нна! Ну и в меньшинстве мы уж как-нибудь пропустим. Хорошо, если один. И опять без победы.

А эти, доктринёры-морализаторы, которые про справедливость, эти скажут: ну окей, окей, ярости хватило. Не хватило хладнокровия.

И вот поди тут возрази. Это, в общем, такая игра в одни ворота. В неё выиграть нельзя, как ни старайся.

Ладно, пусть. Я, предположим, не спорю. Я, допустим, согласился: не выиграли – значит, не заслужили. Значит, всё по делу.

Но мне другое непонятно. Вот и Алексей Михалыч, по глазам вижу, интересуется. Ну, хорошо: мы не наиграли на победу. Ну ладно, мы её не заслужили. Ну ладно, результат всегда справедлив.

Но эти-то?! Этим-то за что ничья?! Эти её заслужили? Наиграли они на ничью? Нам чего-то не хватило – а этим почему хватило? Ведь с тем, что им хватило, не будете же спорить?..

Да нет, Алексей Михалыч. Я, кажется, знаю ответ. Мне он не нравится, но я почему-то хочу быть честным. Ну, гипотеза у меня есть.

Да, мы играли лучше. Вот только это они, а не мы, вышли сегодня против команды, которой до этого всегда проигрывали. Да, ослабленной, да, пришибленной, ну и что. Они просто не знали до сих пор, как это – не проиграть бэшкам. И это они не опустили рук, когда их возили, возили и вы́возили. Это они, Алексей Михалыч, чудаки на другую букву, пошли в последний бой – и отыгрались. Они, а не мы.

И вот – тридцать лет почти прошло, а я всё переигрываю эти полшажочка. Вперёд, а может быть, назад. Дойти, а может, наоборот, не дойти. В своих переигровках я делаю и то, и другое. И результат, итоговый результат эпизода всегда одинаков. Положителен для нас, отрицателен для соперников. Если я перехожу эти полшага и оказываюсь на другой опорной ноге, то я всегда – всегда – блокирую удар правой ногой. Мячик отскакивает куда-то к борту, к лавочке со зрителями, а иногда на угловой, в коридочик, ведущий к выходу из спортзала, и там его тоже останавливает кто-то из зрителей, потому что там они тоже толпятся… Куда угодно он летит, только не в ворота. Ну а если я эти полшага, наоборот, не дохожу, то Семён успевает пробить, и мячик несётся мимо меня, и я оборачиваюсь, а там вратарь Алёша, видевший момент удара, спокойненько выставляет ногу. Выгребает из уголочка, и мячик опять летит туда, на угловой, к выходу и ко зрителям, которые там толпятся. И я даже успеваю поблагодарить и подбодрить вратаря – молодчик, спасибо! И мы держимся, держимся…

И я провожаю глазами этот мяч, летящий в коридорчик, и иногда там, в этом проходе, среди зрителей я вижу Т.Ц., но я гоню это видение, потому что ведь её не было на матче, а моя переигровка должна быть честной, честной во всём, даже в деталях… вы же понимаете, о чём я?

Раскрываю тетрадку со статистикой. Всё, как положено: команды, счёт, счёт первого тайма. Дата, место, количество зрителей. Судья. Составы. Дальше – голы. Если один – так и пишется: гол. И двоеточие. И кто забил. И минута ещё в скобках. Всё как в «Советском спорте».

В мини-футболе так редко бывает, чтобы гол, а не голы. Но, ах, как красиво смотрелось бы после этого матча: «Гол: Азаркович (14)». И точка. Точка, а не запятая. Гол, а не голы.

Но там запятая.

И тогда я думаю, что если уж суждено, чтобы там была запятая, то пускай поменялся бы хотя бы порядок! Пускай мы сначала пропустили бы из-за этой моей ошибки. А потом пошли и отыгрались! Ничья – некоммутативна: от перемены мест её слагаемых всё меняется. Нет, не всё – очки делятся поровну в обоих случаях. Но эмоционально, по восприятию – первый вариант сродни поражению, а второй – почти как победа. Да, вовсе не тот, кто вёл в счёте, чувствует себя победителем. Нет, счастливчик и герой – тот, кто сумел отыграться… И иногда я переигрываю этот матч именно так – просто поменяв хронологию. Но сам не очень себе верю. Кажется, такой порядок событий противоречил бы логике игры. Впрочем, надо поинтересоваться у тех, которые про справедливость: очень может быть, что с логикой всё ровно так же. Что случилось, то и логично. Что произошло, то и закономерно. Если бы только оно произошло…

***

Удивительно, но ашек мы с тех пор так и не обыграем. Следующее первенство – осеннее следующего учебного года – не состоится, хотя мы будем его очень ждать: наша команда усилится новеньким – перешедшим к нам Максом, тренирующимся в хоккейной динамовской школе, очень резким и координированным, и у нас теперь все звёзды не будут помещаться на поле, и мы, теперь уже шестой класс, будем готовиться к этому первенству, не видя себе соперников, и на первый матч придём в полном составе и в приподнятом настроении. И остановимся перед запертой дверью спортзала, и уже это кольнёт нас нехорошим предчувствием: спортзал всегда открыт, и после уроков тоже, до самого вечера. И соперники уже будут тут – не помню, кто, какие-нибудь мелкие, боязливо и затравленно поглядывающие на нас – неоспоримых и неопровержимых фаворитов. И мы будем ждать в том самом коридоре, между дверями спортзала и мастерской, и сверимся с вывешенным здесь же, на спортивном стенде, расписанием первенства – нет, всё верно, в 14:30 наш первый матч, а уже 14:40, и спортзал заперт. И донесётся слух, что Сан Саныч в кабинете директора, и что там разговор на повышенных тонах, а потом придёт и он сам – и вид его будет страшен, он будет вращать глазами, и он пройдёт мимо и сквозь нас, расступившихся, и на секунду задержавшись у стенда, махом сорвёт с него расписание, так что полетят на пол канцелярские кнопки, и на ходу скомкает бумагу, и с размаху швырнёт в угол.

В тот раз всё как-то рассосётся, он останется в школе, и мы ещё многое переживём вместе, вот только того первенства нам никто не вернёт, и я до сих пор не могу простить ему этого срыва: в нашей школьной администрации мы никогда не сомневались и всегда её тихо ненавидели, а вот он не должен был мстить вместо них нам – нам и футболу. Да-да, футболу: мне до сих пор кажется, что в этом выплеске обнажилась и его нелюбовь к «игре для тупых», нелюбовь и ревность, так свойственная представителям многих видов спорта, в особенности циклических или сложно координационных. Тех видов, где для результата нужно очень много пахать, и поэтому выходцы из них уверены, что если бы бездельники-футболисты вкалывали бы столько же или хотя бы полстолько, то по воротам бы никогда не промахивались и обыгрывали бы всех подряд.

Да, в тот раз всё как-то обойдётся, и следующее, зимнее первенство состоится. И на нём мы встретимся с ашками, но прежде нам доведётся жестоко отомстить четвероклашкам – «А» и «В». (С младшим «Б» наши отношения как-то проще складывались: его мы обыгрывали и тогда, и сейчас). Они к тому времени станут пятиклашками, но и мы на второй год не оставались. Месть будет жестокой и беспощадной – вот только мне не удастся в этом поучаствовать. За день до матча с младшим «А», в воскресенье, мы с родителями поедем к бабушке, и там у меня поднимется температура, мне вызовут дежурного врача, она пригрозит антибиотиками – в общем, я заболею, и мало того, меня решат оставить у бабушки, на другом конце Москвы. Трудно вообразить большее разочарование – заболеть перед матчем на первенство школы. Вот и мне доведётся узнать, каково это – проболеть игру класса, мне – до сих пор не пропустившему ни одной игры за два года. И не сбежишь ведь, вот что обидно. Да, иные мои ровесники и на войну сбегали, не спросясь старших. Но то война, а то… В общем, эта мысль не покажется мне перспективной. Во-первых, у бабушки, конечно, будет инфаркт. Во-вторых – если вам мало первого – у меня с собой никакой спортивной формы, включая обувь. Значит, надо бежать с забегом домой, а у меня, кажется, и ключа от дома нету. И взрослых завтра днём там никого не будет – а если и будет, как вы себе это представляете? «Мама, я сбежал от бабушки – кстати, у неё инфаркт, – мне нужна физкультурная форма»? И даже если так, в-третьих, Сан Саныч просто не допустит меня до игры, потому что я сегодня не был на уроке физкультуры. И «не допустит» – это ещё в самом лучшем случае. Которого не будет. А будет, как с теми, которые в дурачка в раздевалке играли. В общем, всё тщательно взвесив, я решу не искушать судьбу. И вечером позвоню Дрозду и сообщу, что команде придётся обойтись без меня. И заодно, как главный летописец и историограф футбольной команды класса, поручу ему запомнить, кто забивал голы. И на каких минутах.

– На минутах-то как? – удивится он.

– Ну, примерно, – разрешу я. – По ощущениям.

А через день я наберу ему узнать, как сыграли, и тут меня будет ждать первый удар.

– 9:0, – ответит Дрозд. Да, это будет удар, потому что при всей гордости за своих, при всей гордости и любви, и при всём удовлетворении от свершившейся расплаты, в таких разгромах нужно участвовать самому. И мой жалкий бронхит, грозящий перейти в пневмонию, но так и не перешедший, покажется мне слабой индульгенцией на пропуск такого реванша.

Но второй удар будет сильнее первого.

– Ладно, кто забил первый? – начну я. – И на какой минуте? – И в ту же, извините, минуту пойму, что шансов на минуты совсем мало.

– Да я не помню, как было, – ответит он. – Кажется, я три забил, а Серёга шесть. Или он пять, а я четыре…

«Кажется»! Это была катастрофа. Вся футбольная статистика класса за все годы полетела в тартарары. Потому что футбольная статистика, понимаете ли, такая вещь: если она не знает об одном каком-нибудь матче, то она, считайте, ничего не знает. И это был страшный удар для меня-статистика, не говоря уж о том, что Серёга, кажется, забил за один матч в два раза больше голов, чем я за два предыдущих года.

А следующий день добьёт меня окончательно, потому что на следующий день они сыграют с младшим «В» – с ещё одним классом, обыгравшим нас в том злополучном первенстве год назад, – и вечером Дрозд без особых эмоций сообщит счёт:

– 10:1.

Вот тут уж я не выдержу. Вот тут я просто закричу в трубку:

– Да как же так?!!

– Да там Серёга чего-то хватанул мяч в штрафной, и назначили пенальти, ну и вот… – объяснит Дрозд. Ай, молодца! Оправдался! Разложил по полочкам, как же так.

И у меня даже заведётся червячок, подсказывающий, что может быть, команде и нужно было освободиться от балласта в лице некоторых, чтобы наконец-то найти свою игру и забить много голов. И тем скорее мне будет хотеться вернуться, чтобы заморить этого червяка. И через неделю я перестану бюллетенить и выйду на дерби с ашками, не соблюдая глупых формальностей вроде двухнедельного освобождения от физкультуры после болезни. И мы будем в лучшем составе, и мы снова примемся их возить, а у них ещё будет не хватать Семёна, задержанного математичкой или кем-то, они начнут в меньшинстве, и пока он будет мчаться по лестнице, чуть ли не переодеваясь на ходу, у нас будет несколько минут на использование численного большинства, но мы его не используем, а потом не сможем забить и в равных составах. Не сможем забить, но и не пропустим, сыграем 0:0 – вот так и окажется, что мне довелось забить не только наш самый первый гол ашкам, но и самый последний. Потому что это будет наш последний турнир – по возрасту. Старшим классам в нашей школе негде сыграть в футбол: зальчик для них слишком мал, а нормального футбольного поля на улице у нас нет.

И это одно из самых горьких разочарований моей школьной спортивной жизни. И этот вопрос я задаю из своего, безо всяких кавычек, счастливого детства – задаю его московской советской власти семидесятых-восьмидесятых: ну как же так? Потом мне объяснят, что при проектировании квартала футбольное поле у школы было, но затем на его месте выстроили ведомственный детсад – тот самый, примыкающий к нашему асфальтированному стадиончику – и вечно пустующий, мы же видели. И я снова вопрошаю в пустоту – ну как же так?..

Ну как же так? Нужно было дойти ещё полшага, Саша!..

***

Потом, позже они его всё-таки схарчат, и когда мы придём в наш заключительный, одиннадцатый класс, пронесётся слух, что Сан Саныча в школе больше нет. А нам, за полгода до того пережившим расставание с любимой Т.Ц., будет – семь бед, один ответ. И времена поменяются, и заботы, и мы не ощутим сначала острой горечи. Нет, не ощутим: даже скупых соплей на кулак не намотаем. Но администрация позаботится – администрация в лице директрисы и завуча явится к нам в класс уже второго сентября: выяснится, что пожилая учительница литературы, пришедшая в прошлом году вместо Т.Ц., теперь отказывается вести у нас уроки, потому что мы плохо себя ведём и вообще хотим странного. Ну да, а нам после ухода Т.Ц. и академик Лихачёв не сразу пришёлся бы, не то что среднестатистическая училка, хотя и не злая и даже получившая от нас вполне миролюбивое прозвище «бабушка».

И вот они будут сидеть перед классом, у доски, и убеждать пойти на поклон к учительнице, пообещать вести себя хорошо и не хотеть странного, и вообще ничего не хотеть, а то ведь выпускное сочинение маячит, всего-то девять месяцев до него, и чтобы первого июня его родить, надо уже сейчас стартовать (ну, это я за них сейчас фантазирую, им такие образы в их головы не пришли бы), и вот они будут нудно и бестолково обрабатывать класс, а класс будет индифферентно ковырять в носу и поглядывать в окно. И тогда они зачем-то (зачем? вот зачем? до сих пор задаю себе этот вопрос и ответа не нахожу) походя пнут ушедшего льва: они выскажутся в том смысле, что все учителя в школе настроены демократически и находят общий язык с учениками, и что у нас, мол, был в школе учитель авторитарного стиля, который мог на ученика поднять руку, Александр Александрович, но вот – он больше в школе не работает.

Невозможно, кажется, соединить в одной сентенции столько гадости и столько глупости одновременно. Зачем? Ну зачем? Вот что они хотели до нас донести? Что бабушка-литераторша не будет нас на уроках бить?.. Какое обнадёживающее известие. Срочно бежим и бросаемся ей в ноги. Не погуби, боярыня! смилуйся, не оставь один на один с выпускным сочинением!

И класс тогда посмотрит на них, как на двух жирных жаб, которых только и надо – что выкинуть в окно, не мешкая. И я, закипая, вспомню тогда что-нибудь из нашего общего, с Сан Санычем, что-нибудь… «Ну и жаден же ты, Азаркович», – бросил он мне однажды на футбольном поле. Нет, не то… «Четыре двадцать семь, Саша!» – вот что. Грохочущее над нашим асфальтовым стадиончиком. И тогда я поднимусь с места. И тогда я всё скажу им. Я скажу им:

– Да, Сан Саныч мог не только поднять руку на ученика, но и опустить её. Мог. И словом мог припечатать – не каждому так дано. Но помним и любим мы его не за это. А за то, что был настоящим учителем. Наставником. Из тех, что нас выводят в люди. Некоторых – даже в мастера. Из тех, что делают из нас команду. Команду молодости нашей. Из тех, что учат тайне слова приказ. И назначенью границ. И смыслу атаки, если вы понимаете, о чём я. И его мы будем помнить и любить, а вас, жирных жаб… – Ну стоп, нет, этого я не говорю, конечно… Да и всего остального тоже не говорю. Это ведь тоже переигровка. Просто переигровка. Это то, что я мог бы тогда сказать. Должен был, наверно.

Ничего я не скажу, и никто из нас тоже не скажет. А они тогда станут развивать наступление, они примутся искать делегатов-ходоков до бабушки, которые поручатся за весь класс, пообещают не нарушать дисциплину… И первым из всех они выберут меня, и вот тогда мне придётся всё-таки встать и раскрыть рот. Чтобы промямлить что-то примерно такое:

– Я привык отвечать только за себя.

Ай, неправда, Саша, неправда! Сам же только что говорил, как вас учили быть командой. Вернее, сам же только что не говорил.

И опять я услышу это громовое: «Четыре двадцать семь, Саша!» – и я всё-таки расскажу сейчас про этот забег, хотя и пора уже прощаться с Сан Санычем, и переходить к переигровке номер четыре. Но она – из Олимпийской деревни, и мне нужно, чтобы Сан Саныч отвёл нас туда. Кажется, так будет правильно.

Расскажу ещё и затем, чтобы хоть немного отвязаться от этой переигровки про несказанное. Переигровки ещё более мучительной, чем та, с награждением: там тебе не дали сло́ва, потому что не заслужил; здесь слово – вот оно, вставай, бери. И чем те, где ты не взял слово, но никто этого не увидел. А здесь – все: одноклассницы, одноклассники – все видели, как ты молчал или мямлил. Сами тоже молчали, ну так что ж. Нет, лучше уж, когда никто не видел. И никто не узнает.

Пока сам не расскажешь.

Мчимся мы, скажем, после работы на футбол, на «Труд», Аналитика против Разработки, а наша зам по кадрам Оксана просит заодно счета отвезти подписанные, за аренду. Подняться на второй этаж, прямо над раздевалкой, и бухгалтеру отдать. А если бухгалтера не будет – просто на стол положить, у окошка. И вот я поднимаюсь по крутой лесенке на второй этаж бытовки, в которой на «Труде» и раздевалки, и администрация, и бухгалтера там нет, и вообще никого нет, а хотя погодите – чьи-то шаги за стеной, но это не бухгалтер, нет, это из соседней комнатки выходит Олег Иваныч Романцев. С кружкой в руке – за чаем, должно быть. И я на секунду застываю – ну да, мы тут на стадионе видели и Тарханова, и Павлова, и слышали, что у них тут дружная компания, но вот чтоб сам Олег Иваныч… и вот так, в метре от тебя, с кружкой чаю… И я собираюсь с духом, и я говорю:

– Здравствуйте, Олег Иванович! Позвольте вам сказать. Спасибо вам за ту радость, которую вы нам дарили со «Спартаком»! За десять чемпионств. За полуфиналы еврокубков. За «Реал» и за «Наполи» с Марадоной. За «Ливерпуль» с «Арсеналом», за «Аякс» с «Фейеноордом». За Бесчастных, за Титова, за Цымбаларя. За Карпина! За прекрасную игру. Большое спасибо.

Вот такие простые слова говорю я ему, простые и честные слова нормального футбольного болельщика, под которыми сейчас подписались бы столько моих друзей, и папа, и много кто. А он кивает и отвечает своим деликатным и тихим, на грани вкрадчивости, голосом, таким знакомым всем и каждому, с едва различимой хрипотцой безостановочного курильщика:

– Вам спасибо.

…Нет, не кивает и не отвечает. Потому что и я ничего ему не говорю, ни словечка. Только совсем короткое пересечение взглядов – люди публичные не ищут глазами – и всё. Оставляю бумаги на столе, бегу вниз, в раздевалку. И вспоминаю до сих пор.

Или вот – совсем другие времена, хотя уголок Москвы тот же, и я иду Даниловской мануфактурой, между рядами Солдатёнкова, и народу совсем никого, потому что на улице ноябрьская промозглая сырость и ветер, и стоит одиноко огромная двухметровая фигура, которую невозможно не узнать. Василий Уткин. Стоит на этом ветру недалеко от входа в «Рамблер», залипает в смартфон. И я подхожу ближе, и собираюсь с мыслями, а собравшись, произношу:

– Василий Вячеславович, спасибо вам за ваше слово. За тексты ваши – они важны для меня. Про Хиддинка и про Бузакку. И про ехиддинкомышленников, который «отвози за пятачок», или «отзови за пятачок», как-то так. И про Федю нашего всенародного. И про то, «как я был вратарём». Это вообще, знаете… Я как раз примерно такой текст пытаюсь написать сейчас. Интонационно… Ваши тексты – литература. Ваше «Годин, ты никогда не будешь Дядюн» – высокая поэзия. Спасибо вам! Пишите, пожалуйста. Не тратьте себя на эту муть общественно-политическую, пишите про спорт, про футбол… – Э, стоп, нет: такого я не говорю, разумеется. С какой мне стати ему указывать, сам не маленький. Нет, я вместо этого говорю: – А рецепты ваши – это же феномен литературы и кулинарии. Сердечки и желудочки в сухом вине – это же чудо что такое. А капоната? Синенькие с красненькими? Я на каждый праздник готовлю капонату по вашему рецепту, только вместо каперсов обычно режу корнишончики маринованные. Или чёрных слив парочку. Потому что каперсов у нас на районе, бывает, не купишь. Спасибо вам!

И он тогда отрывается от смартфона и отвечает:

– Хорошо, Саша. Только в капонату клади всё-таки каперсы. Без каперсов – это уже не капоната.

…Нет, такой ерунды он не говорит. И вообще ничего не говорит, как вы уже поняли. Потому что… Да, поэтому.

Ну вот ещё история, чтобы разбавить. Как-то летним предпраздничным днём жена приводит меня к знатному хирургу с травмой голеностопа. И вот мы сидим в очереди, а в дальнем конце коридора сидит человек с костылями, и он очень похож на знаменитого футболиста девяностых – нападающего таранного типа. Кто-то из врачей идёт по коридору, подходит к этому пациенту, здоровается, да ещё и поздравляет его с днём рождения! И я лезу за планшетом, и тороплюсь проверить – да, точно. А уж когда он подходит поближе – тут и ошибиться нельзя. И я встаю ему навстречу, и жму ему руку, и тоже поздравляю. И ещё говорю:

– Спасибо вам за «Спартак»-95! За шесть побед в Лиге! Это было незабываемо!

И видно, что ему приятен этот знак внимания, и он, улыбаясь, отвечает своим южнорусским выговором:

– Да, болельщик заждался! – Имея в виду собирательного болельщика, хотя и меня, наверно, тоже.

В этой истории я говорю мало, так что это не переигровка. Она тут для баланса.

***

Да, однажды Сан Саныч бросил мне «жаден». В восьмом классе было: стояла третья четверть, «лыжная», а снег уже растаял. Спаренные уроки физкультуры – шестой и седьмой. Поделали упражнений каких-то в зале, сыграли в баскетбол, ещё что-то. Посередине седьмого урока Сан Саныч всех отпустил. А тем, кому неймётся, предложил в футболян погонять, минут пятнадцать от урока ещё оставалось. И набралось семь человек. И он зашёл восьмым, для чётности. И поделились так, что в той команде Дрозд и Серёга оказались, ещё и Кутырь на ворота встал – сильная команда. А у нас – Сан Саныч и я. Кто-то ещё, не помню; наверно, Коляныч на воротах. Короче, по именам те выглядели фаворитами. И Сан Саныч даже спросил: мол, неровно поделились? А я ответил: нормалёк, потянем! И начали, и очень скоро мы вели 3:0. И я, братцы, три гола забил. Бывает такое: когда чувствуешь, что можешь всё. Финтишь, обводишь, прорываешься, бьёшь с обеих ног – и всё проходит, и всё залетает. Дрозд с Серёгой только переглядываться успевали. С Сан Санычем я в стеночки обыгрывался: он не особо бегал, зато всегда был открыт. И вот так мы этих сильных понесли.

А потом, уже при 3:0, я опять кого-то намотал и вышел к воротам, и Сан Саныч был слева, можно было ему покатить, но я на скорости был, и показалось, что далековато он от ворот… Я на ходу и по центру, а он где-то сбоку и в статике. В общем, я пробил сам. Пробил точно в уголок, но Кутырь среагировал и потащил, красавчик. Вот тут Сан Саныч и высказал мне в сердцах: «Ну и жаден же ты, Азаркович!»

И это полоснуло, конечно. Потому что, во-первых, я много плохого про себя знаю, но жадный – не про меня. Ни в жизни, ни на поле. Во-вторых, я не был уверен, что сыграл неправильно. Там пятьдесят на пятьдесят было – просто надо было забить. Ну и главное: когда вот так прёт, сам себе веришь. Своим решениям.

Я начал думать, что действительно загнался. Начал искать его пасами. Снова вывалился один на вратаря – стал ждать его, явно отстающего от эпизода. Отпасовал ему – он не забил. И, в общем, пока я снова искал себя, Дрозд с Серёгой нам четыре гола и закатили. Там минут семь до звонка оставалось – им как раз хватило.

Вот, между прочим, и ещё одна история, как 3:0 в 3:4 превращаются. Не такой уж и мультяшный сюжет, выходит…

Мне кажется, он был неправ: и педагогически, и по-спортивному. Кураж – такая штука, тонкая. Как воздушный шарик: ты кувалдой по нему лупи, а ему нипочём – отлетает. А поймаешь его на такой вот шипик – и всё, нету шарика.

Тут ещё вопрос целей и приоритетов. Пятнадцатиминутный дыр-дыр в конце урока – не то соревнование, которое нужно выигрывать любой ценой. Можно играть в своё удовольствие; можно быть щедрым, предпочитая неочевидный пас очевидному удару. Есть такие, кто всегда хочет выиграть; я не из них, но в тот раз мне хотелось. И небрежный Сан-Санычев вопрос про неравные составы зацепил, и вечное моё соревнование с Дроздом – заочное и одностороннее, потому что он-то со мной не соревновался, только я с ним; да, я всегда за ним тянулся, всегда его видел ориентиром и всегда свою игру придирчиво оценивал через призму его игры и его возможностей. Футбол не лёгкая атлетика, тут до объективных индивидуальных показателей поди докопайся; но именно в тот год мне казалось, что я подтянулся совсем близко. Может быть даже – догнал. Этот дыр-дыр был таким маленьким, но моментом истины для меня.

Ничему меня эта история не научила – и не могла научить. Постарался забыть поскорее, но вот, не забыл. Ладно, лучше про четыре двадцать семь.

Это будет в конце девятого класса, когда нам придёт время получать свои первые аттестаты – о неполном среднем, – и будет настоящая сессия – сперва зачётная, потом экзаменационная, и среди зачётов будет зачёт по физкультуре. И Сан Саныч в начале четвёртой четверти объяснит, что́ нас ждёт и к чему готовиться: какие-то метания, какие-то прыжки, а ещё – кросс на два километра. Три круга вокруг школы. И он объявит нормативы: на тройку – десять минут с чем-то, ну или ладно, просто добежать; на четвёрку – из девяти тридцати, а на пятёрку – из девяти минут; а потом он сверится со своим гроссбухом и извлечёт оттуда: «Рекорд школы – Алексей Кучер, 7:03». Алексей Кучер был на два года старше нас и хулиганом слыл из нешуточных. Может быть, тогда, два года назад он где-то и сбился с трассы забега, хотя там почти негде, а скорее всего – просто быстро бегал. И я задумаюсь об этом рекорде, а Сан Саныч тем временем объявит, что все участники сборной школы – по любому виду спорта – от зачёта освобождаются, получают его автоматом. Тут Дрозд, и Серёга, и Вася дружно потрут руки, и кто-то из них даже процитирует Карлссона ливановским голосом из мультика: «Вот тогда мы похохочем», – но это будет не очень спортивно, а спортивным будет замечание нашего новенького, Илюхи из «Царского села» – правительственных домов на краю парка: «Похохочем, когда будем бежать кросс». А этот Илюха занимался лёгкой атлетикой на «Динамо», и хотя в деле мы его пока не видали, но вполне поверили, что он может. И тут я загорюсь уже по-настоящему – я тогда тренировался в Лужниках и круги на Южном ядре наматывал только так – и я подойду к Сан Санычу и спрошу: а можно ли члену сборной школы по всем видам всё-таки пробежать кросс? на время? И Сан Саныч ответит: а чего ж нет; конечно. И я начну готовиться, а эти все, Дрозд и компания, назовут меня пижоном. Довольно странная характеристика, если задуматься: я бегу, а они нет, и кто же из нас пижон? И я стану делать двухкилометровые прикидки на своих тренировках (мы к тому времени в нашей секции будем почти предоставлены сами себе; на беговой дорожке – уж точно), и получится, что я где-то рядом с рекордом, плюс-минус. И разочек вечером я даже прикину прямо на трассе зачёта, три круга вокруг школы: со школьного стадиона к ближней пятиэтажке, дальше вниз, к улице Лобачевского, и потом вдоль улицы, и наверх за другой пятиэтажкой, и дальше выбег на школьный двор, к стадиону. И получится у меня, что примерно за это рекордное время я пробегаю эти три круга, и нужно будет напрячься. А потом настанет день зачёта, и Сан Саныч проведёт нас по этому кругу, показывая трассу забега, и без того нам прекрасно знакомую, а потом добавит: на финиш – ещё полкруга по стадиону. И вот эти внезапные дополнительные сто с чем-то метров меня ошеломят – выходит, моя здешняя прикидка почти ничего не стоила. Участникам сборной школы для получения зачёта автоматом нужно будет явиться на этот зачёт, и тут я слегка отыграюсь за их насмешки, потому что Сан Саныч расставит их столбиками по дистанции – обозначать трассу и поглядывать, чтобы никто не заплутал. И я смогу вернуть им их «пижона», но не стану – слишком буду сосредоточен на забеге. А потом Сан Саныч даст старт, и я сразу рвану вперёд, и Илюха уцепится за мной, и весь первый круг я буду слышать его ровное дыхание в полутора метрах за собой. Мы оторвёмся от общей группы метров на сто пятьдесят уже за первый круг, и бойкая девица-одиннадцатиклассница из сдающих свой зачёт по метанию здесь же, на главной дорожке стадиона, когда их учительница прервёт зачёт, освобождая дорогу бегущим, откомментирует: «Ну, эти двое явно срезали». Я усмехнусь про себя, и вот тут, когда мы с Илюхой будем пробегать линию старта, с другой стороны стадиона, от финиша и от судейского столика раздастся зычный голос Сан Саныча: «Две пятнадцать!». Да, он ведёт нас по дистанции, и это мало сказать – воодушевляет. А потом мы пробежим ещё круг, и я уже буду опережать Илюху метров на десять, и вот тут-то над стадионом прогремит: «Четыре двадцать семь, Саша!» Не просто «четыре двадцать семь», а «четыре двадцать семь, Саша». Теперь он ведёт по дистанции не нас, а меня. Этому есть простое техническое объяснение: я впереди секунды на полторы-две, и озвученное время релевантно уже только для меня, а не для обоих. Но это технически, а эмоционально – в этом будет что-то такое, что заставляет меня до сих пор вспоминать этот его голос над стадионом…

К предпоследнему повороту на третьем круге между мной и Илюхой будет уже метров тридцать, и поэтому Вася, стоящий ориентиром на этом повороте – от Лобачевского во двор пятиэтажки – даже успеет бросить мне негромко: «Ну всё, сделал ты его, гада». (Потом выяснится, что бегущего вслед за мной Илюху он, артист, подбодрит так же негромко: «Делай его, гада, чуть-чуть осталось»). От выхода к стадиону я начну финишировать, пробегу изо всех сил полкруга по беговой дорожке, пересеку белую черту на асфальте, и Сан Саныч объявит на весь стадион:

– 6:55! Новый рекорд школы в кроссе на два километра.

А там и наша Т.Ц. на финише – пришла поддержать свой класс, – и все одноклассницы, готовящиеся к своему забегу; а кто приболевши и от физкультуры освобождён, те тоже здесь, как положено; в общем, тут меня и будет ждать моя минута славы. Будет ждать, но толком не дождётся: я стану ходить взад-вперёд и выплёвывать лёгкие; и даже улыбнуться толком не смогу. Илюха бросит бежать на стадионе, и у него окажется 7:15 – даже хуже прежнего рекорда Кучера. Ещё минуты через полторы начнут добегать остальные…

Потом будет девчоночий забег; потом свою трёшку побегут одиннадцатиклассники; а я в целях заминки и успокоения пульса пробегу совсем потихонечку ещё кружок по трассе забега, и заодно проведаю этих, регулировщиков, не заскучали ли, ну и совсем уж заодно сообщу им, ненавязчиво, о результатах забега. И они тоже отреагируют сдержанно, и я с пониманием отнесусь к этой сдержанности и к небрежности поздравлений.

А потом я вернусь на стадион, и тут обнаружится, что наш длинноногий Лёха П. напрочь опоздал на зачёт и теперь просит позволить ему пробежать в одиночку, и Сан Саныч разрешит, и тогда Лёха каким-то образом пробежит за 7:04. Так Илюхе, бросившему бежать на финише, придётся подвинуться на третье место. И вот тогда эти постовые, когда их наконец снимут с их постов и они соберутся на стадионе, вот тогда эти хмыри и заявят мне дружно: мол, а вот если бы он, Лёха, со всеми бежал, он бы тебя, мол, сделал. Ну, ясное дело, понятное. И мне будет что возразить: что если бы да кабы, и бабушка была бы дедушкой, это во-первых; а потом, в конкурентном забеге, конечно, только Лёха смог бы прибавить (десять секунд со своего результата скинуть, ага), а я – ни за что, ну да. Это во-вторых; но ничего этого я им не стану говорить. Смысл? Чемпионы в такую полемику не вступают.

И эти «шесть пятьдесят пять» останутся со мной, я буду ими гордиться, законно и справедливо, но что-то особенное для меня будет не столько в них, сколько в промежуточных «четыре двадцать семь». Вот в этих «четыре двадцать семь, Саша». Некий символ союза наставника и ученика. Мимолётного, может быть, союза. Сильно же мне не хватало этого всю мою физкультурно-спортивную юность, если вот такой полумомент застрял в памяти...

…Через пару дней после забега и рекорда мы почему-то зацепимся языками с кем-то из младших – из одноклассников Колиного братишки, из весёлого и дерзкого класса, класса отличников и спортсменов, и я, исчерпав аргументы, брошу:

– Что-то ты больно смелый – бегаешь, поди, быстро?

И тот, смелый, радостно сообщит:

– Ага, быстро! Восемь семьдесят пять!

– Что «восемь семьдесят пять»? – не пойму я.

– Секунд! Шестьдесят метров! Лучший результат в классе! – похвалится тот. И вот тут я с ехидной улыбочкой стайера – рекордсмена школы поинтересуюсь:

– Ну хорошо, шестьдесят метров ты будешь от меня убегать. А дальше?..

Через год весёлый и дерзкий класс перейдёт из нашей на глазах хиреющей школы в другую – в Олимпийской деревне. Не все, но отличники и спортсмены во главе с Колиным братишкой – как по заказу. Вскоре в этой школе окажется и Сан Саныч…

***

Пятый класс, третья четверть, лыжи. Два урока физкультуры – первый и второй. Мы оставили свои сумки и ранцы в классе, мы сегодня весь день в спортивных костюмах, а не в школьной форме, и вот мы идём с Сан Санычем в Олимпийскую деревню. Это начальная школа пусть наматывает кружочки по школьному стадиончику; а мы ходим на лыжи в Олимпийку: там огромный парк, и всюду отличные лыжни, и холмы, и крутые спуски, и крутые же подъёмы; там здорово. И вот мы идём вдоль Лобачевского: Сан Саныч впереди; дальше класс, разбившись по парам. У всех лыжи – на плече или под мышкой; и Сан Саныч тоже с лыжами. И мы с Колянычем идём первой парой – прямо за спиной Сан Саныча, и мы трындим по дороге, и трындим не о спорте и не о физкультуре; у нас другая тема сейчас. У нас москвоведение: мы уже ходим в кружок во Дворце пионеров, и в школе у нас тоже занятия есть после уроков, и мы готовим викторину для четвёртых классов, и сейчас наша тема – родной Гагаринский район. Не тот, который сейчас, самозваный брусок-обрубок вдоль Ленинского; а наш, тогдашний, настоящий, большой, от метро Университет до Троекурова и от Тропарёва до устья Сетуни и до Мосфильмовских переулков. И мы уже придумали лучшую загадку, с которой будем иметь успех не только у четвероклассников, но и у старших: назовите, мол, предприятие в нашем Гагаринском районе, продукция которого известна во всём мире? И все будут стереотипно перебирать очаковскую промзону: пивзавод? винзавод? молокозавод? Вроде не то; а нужно-то будет искать не там, а совсем в другой стороне, возле тех самых переулков с намекающим названием… И вот по дороге на лыжи мы вспомним о спорте; а какой главный спортивный объект Гагаринского района?

– Олимпийская деревня! – скажет Коляныч, не задумываясь.

– Там жили спортсмены и тренеры во время Олимпиады-80, – замечу я тоном знатока.

И вот тут Сан Саныч обернётся к нам на ходу. Оказывается, он слышал наш разговор. Обернётся и коротко скажет:

– Да, и я там жил.

И вот – как объяснить. Что-то в этом «и я там жил» было такое… Что делает школу – школой. И город – городом, и страну – страной.

Сан Саныч ведёт нас в Олимпийскую деревню.

IV.

Вообще вторая лига Западного округа Москвы в том сезоне почти не играла в Олимпийской деревне. Вторая лига играла на бывшем «Текстильщике» на Рябиновой, получившем после реконструкции наименование спонсора – «КАИТ». Лидеры второй лиги – а легендарный «Олимпик» с первых туров обосновался в лидерах – иногда играли и на главном стадионе всего Западного округа ЛФЛ – на Дорогобужке. А в Олимпийке вторая лига оказывалась изредка.

В Олимпийке играла третья лига Западного округа. И даже четвёртая… Матчи по выходным начинались с самого утра и шли до самого вечера. Точнее, по субботам – с самого утра, а по воскресеньям – с десяти часов, потому что утренние два часа с восьми до десяти были по традиции оставлены ветеранам Олимпийки – нашим дорогим «мужикам».

Четвёртую лигу наполняли либо откровенные фрики, либо честные любители приключений, организовавшие новую команду и решившие пройти весь путь наверх с самого низа. В третьей лиге уже хватало сильных команд и сильных игроков. А во второй лиге и вовсе было на кого посмотреть.

Но вторую лигу в Олимпийке показывали редко, а третья не впечатляла моих дорогих ветеранов. Отыграв свой утренний воскресный футбол, освободив поле, они располагались на лавочках трибуны, откупоривали что-нибудь стеклянное или алюминиевое и приступали к восстановлению после игры. Фаза восстановления, как и положено в спорте, по продолжительности значительно превосходила саму игру. Иногда она затягивалась до обеда и дольше. За это время перед глазами моих дорогих ветеранов проходили три-четыре-пять матчей и в два раза больше команд. Ветераны поглядывали на поле и изредка отпускали едкие комментарии о мастерстве исполнителей.

Впрочем, давно известно, что если человек любит футбол, он охотно смотрит любой футбол: от сборной Бразилии до сборной соседнего дачного кооператива. От пузатых дедов в майках и кепках – до семилетних ребятишек из секции. От высшей лиги – до третьей и четвёртой, даже если это четвёртая лига Западного округа Москвы по футболу восемь на восемь.

А тем более – если вторая. Если прямо в десять утра – матч второй лиги Западного округа ЛФЛ. И по одну сторону – команда со впечатляющим суровым названием «Трансконтейнер». А по другую и вовсе – легендарный «Олимпик».

Легендарность «Олимпика» если и преувеличивалась несколько самим «Олимпиком», то весьма незначительно. В своё время «Олимпику» удалось то, что невозможно повторить и чего невозможно отнять – если только не заниматься совсем уж откровенной манипуляцией историей: «Олимпик» выиграл самый первый чемпионат ЛФЛ. Да, это была совсем не та ЛФЛ, что сейчас: из пяти команд, а не из тысячи двухсот двадцати пяти; ну и какая разница? Первый чемпион есть первый чемпион, а для верности «Олимпик» на будущий год выиграл и второй чемпионат – уже из семи команд. Ну, то есть, для ЛФЛ он мог считаться если не Гагариным и Титовым в одном лице, то уж Лайкой, Белкой и Стрелкой одновременно – с полным правом. И хотя потом ему ни разу не удалось повторить чемпионский подвиг, но и из высшей лиги он ни разу не вылетал. Да, сначала и некуда было вылетать, а потом команд стало больше, появилась первая лига – а он всё равно не вылетал. Ну а потом всё-таки разочек вылетел – но тут же, на будущий же год собрался с силами и вернулся обратно. И не просто вернулся, со второго там места или через переходные матчи, – нет: вернулся, выиграв турнир первой лиги! Ну и потом опять не вылетал из высшей, а потом опять вылетел, и с тех пор не вылетал уже из первой лиги. До прошлого сезона.

Вот такую легендарную команду выпало сейчас увидеть в деле моим дорогим мужикам-ветеранам. И я был бы сейчас с ними: я частенько оставался вот так ненадолго после утреннего воскресного футбола. Если, конечно, приезжал в тот день. Приезжал, если у меня не было воскресной игры в ЛФЛ. Потому что я тоже играл в ЛФЛ. И не где-нибудь, а во второй лиге Запада. И не за кого-нибудь, а за легендарный «Олимпик».

Из первой лиги «Олимпик» вылетел, разумеется, случайно. В прошлом сезоне удача откровенно отвернулась от команды. Сразу три ведущих игрока порвали связки и восстанавливались после операций. Четвёртый постоянно отлучался на матчи второй лиги – уже настоящей, профессиональной, по футболу одиннадцать на одиннадцать, в которой выступал за команду из большого подмосковного города. Пятый психанул и ушёл служить срочную – в двадцать пять лет. Значительная часть оставшихся регулярно опаздывала на матчи или вообще не приезжала. (Примерно вот так я и стал игроком основного состава, но сейчас не об этом). Сезон был обречён.

Обнаружив себя во второй лиге, «Олимпик» встрепенулся. Травмированные залечили травмы. Солдат-срочник вернулся из армии – всего через год, теперь так. Футболист-профессионал не стал продлевать свой профессиональный контракт и мог сосредоточиться на игре за «Олимпик». Капитан подтянул командную дисциплину, а заодно организовал пару удачных трансферов, в том числе нашёл юного вратаря, который с первых же матчей принялся выручать. Стало понятно, что нужно возвращаться в первую лигу прямо сразу, за один сезон.

Но легко вылететь, а вернуться потом непросто. Наверх поднимаются два первых места, и ещё третье и четвёртое имеют шанс через стыковые. А в нашей группе-зоне (во второй лиге таких две) двадцать команд, и чуть ли не половина всерьёз задумывается о повышении в классе. Здесь и мощное «Очаково», у которого в составе несколько игроков с профессиональным опытом, в том числе младший представитель знаменитой торпедовской династии Шустиковых. И «Уралан» – команда калмыцкого землячества Москвы. (В зимнее трансферное окно они дозаявят, в видах устрашения конкурентов, Бату Хасикова – будущего главу республики, а тогда всего лишь – чемпиона мира по кикбоксингу, выступающего под именем Хан Батый, – и на футбольном форуме второй лиги случится замечательная пятиминутка робости: игроки разных команд примутся изучать календарь и вычислять, какая именно травма, и в каком матче полученная, не позволит им выйти как раз против «Уралана»). Тут «Гранд» и «Гектор» – уже сами названия которых свидетельствуют, что лодки названы правильно, плыть должны хорошо. Тут «ОВД “Пресня”» – вообще-то Пресня в Центральном округе, но там пока нет своей лиги, а так – запад, конечно. Но тут и «Лосиный остров» – никакой не запад, но кто же запретит. И вот ещё команда под многообещающим названием «Трансконтейнер».

В такой компании «Олимпик» не тушевался и после семи туров шёл в лидерах и без поражений. Но его сегодняшний соперник «Трансконтейнер» тоже пока не проигрывал и тоже явно ставит целью выход в первую лигу. И за спиной у него, кроме шуток, огромная компания – дочка РЖД, оператор грузовых перевозок, и поэтому у такой команды не должно быть проблем – ни с мотивацией, ни со взносами, ни с формой. Ну так что ж – у «Олимпика» в этом сезоне тоже нет проблем с мотивацией. Со спонсорами похуже, но титульный спонсор имеется: на футболках сверкает название фирмы нашего друга-футболиста Вовки, фирмы, занимающейся выхлопными системами. (Тут мог бы случиться техничный продакт-плейсмент, но его не будет; однако если вы почему-нибудь желаете, чтобы у вашего авто была выхлопная труба, в которую голова бы помещалась, – могу порекомендовать надёжного исполнителя). Спонсорский контракт исчерпывается обеспечением команды тем самым комплектом футболок, на котором значится имя фирмы. Взаимовыгодное партнёрство.

Итак, встреча двух лидеров была назначена в Олимпийской деревне, утром в воскресенье. Для меня это был удивительный и знаменательный расклад. Игра в Олимпийке – уже одно это редкость; но игру могли поставить на вечер. Или на утро, но в субботу. Или на воскресенье, но часов на двенадцать, когда те немногие из моих дорогих мужиков-ветеранов, которые досидят на лавочках трибун до этого времени, рискуют не получить уже внятного впечатления от игры. Но десять утра в воскресенье в Олимпийке – это был невероятный знак фортуны. Не успеют разъехаться даже те, кто за рулём. Единственное время и место, когда и где столько человек сможет поддержать меня в матче ЛФЛ.

И великолепная погода. Сухо и нежарко. И прекрасная золотая осень, какая бывает пару недель в году – в середине октября, да и то не каждый год.

И, конечно, при таком необыкновенном раскладе нужно сыграть свой лучший матч. Да, я на подъёме – хотя скорее душевном, чем физическом: только что вернулся из свадебного путешествия. Да, пропустил три недели и почти не тренировался. Да, в этом составе и при полной явке не прохожу в основу. Отстаю от лидеров команды в технике и понимании игры. И от середняков тоже отстаю. (Восполняю эти недостатки боевым духом и тактической дисциплинированностью: не опаздываю на матчи и вовремя плачу взносы). Но свои десять-пятнадцать минут у меня будут – и вот за эти десять-пятнадцать минут, на глазах моих дорогих мужиков-ветеранов, нужно сыграть по возможности безошибочно, выложиться на полную, принести пользу команде, помочь победить…

Какая ерунда.

Конечно, нужно забить.

Победить – само собой, но ещё – забить. И даже, в самом крайнем случае, подойдёт и ничья. При условии гола. Моего гола. Ничья с лидером – нормальный результат. А вот гол в таких декорациях – это навсегда.

Наша игра несправедлива. В протоколе, в газетном отчёте, на интернет-форуме, вообще в памяти остаётся автор гола. И когда он сам обыграл полкоманды, продравшись с центра поля, – и когда он, пыхтя, добежал до дальней штанги и подставил ногу. Подставил ногу под мяч, который там оказался усилиями всех партнёров. Но запомнят не их, а тебя. И поэтому не «сыграть безошибочно», хотя и это тоже. Можно пару раз нефатально ошибиться. А потом забить.

В ЛФЛ фиксируют и голевые передачи, но это на крайний случай. Нет, конечно. Голевая – хорошо, но в следующий раз.

И вот мы выходим на центр и приветствуем соперников и зрителей. И меня на секунду накрывает всем этим: и этой осенью, и этой Олимпийкой. Я смотрю вокруг: на ворота, на трибуны, на деревья, на небо, и череда событий, и воспоминаний, и легенд, связанных с этим местом, спрессованных и упакованных в стрелу времени, проносится перед глазами…

Вот семейная легенда: тридцать шесть лет назад, лето семьдесят пятого, мой папа собирается на работу и слушает радио за утренней чашкой кофе, а радио возвещает о создании оргкомитета Олимпиады-80, о том, сколько стадионов, гостиниц и прочего предстоит построить, так вот – слушая об этом за утренним кофе и глядя из окна нашей пятиэтажки на Коштоянца, самой последней в этой части Москвы, за которой – только поля и овраги, и тонкая нитка Боровского шоссе; так вот – глядя на эти безлесые и пустынные холмы в междуречье Самородинки и Очаковки, папа задумчиво произносит:

– А вот здесь было бы неплохое место для Олимпийской деревни…

Не знаю уж, как. Или просто увидел ближайший к Лужникам незанятый квадратный километр, или выбрал среднюю точку между главным стадионом и главным аэропортом (хотя главным международным станет Шереметьево, да и уже стал, а Внуково сохранил только свою правительственную специализацию), или уже объявлено было о строительстве велотрека и шоссейной трассы в Крылатском, а ещё конно-спортивного комплекса в Битце, а гребной канал в Крылатском и вовсе уже построен, и тогда эта точка становится центром тяжести для всего западного куста… А может быть, просто интуицией коренного москвича разглядел самое правильное место. Как бы то ни было. Вот она, здесь.

Тридцать один год, как она появилась: восемнадцать жилых домов – тремя «коробками» по шесть штук; две школы, детские сады, торговый центр, концертный зал, поликлиника, АТС. И главное: спорткомплекс с бассейном и залами, главная арена с беговой дорожкой и футбольным полем, хоккейная коробка, ещё три тренировочных футбольных поля с другой стороны от спорткомплекса.

Двадцать девять лет, как мы вернулись на наш Юго-Запад, на Коштоянца, и мы приходим с отцом сюда, в Олимпийку, на лыжах, и нас не было всего четыре года, но я встал на лыжи на ровных и прямых просеках Лосиного острова, я привык к этим лыжням и к сосново-берёзовому бесконечному лесу, а здесь просторно и ветрено, и как-то голо, и деревья ещё не выросли, и крутые холмы, но что-то есть в этом просторе, определённо что-то есть.

Тогда же – бассейн в спорткомплексе, лягушатник, резиновая шапочка и плавки, и уже через месяц я плыву. Кроль, брасс, на спине. Той же осенью мы с родителями едем на Чёрное море, в Гудауту, и я могу не просто плескаться в море, а я, ещё дошкольник-приготовишка, могу в этом море проплыть! И с тех пор это тоже мой спорт.

Двадцать пять лет, как Сан Саныч впервые приводит сюда наш класс на лыжный урок физкультуры. А я уже почти «на ты» с этими холмами, с этими подъёмами и спусками. Двадцать четыре года – вот этому Сан-Санычеву «и я там жил» по дороге сюда, – так меня поразившему, так удивительно соединившему непрожитую нами Олимпиаду-80 с нашим, совсем другим (казалось тогда) временем.

Те же двадцать четыре года назад: уговариваю родителей записать меня в секцию футбола в Олимпийке. У неё, этой секции, неоднозначная репутация, но мне хочется футбола, а не только бассейна. Мы сидим в коридоре у раздевалок, и родной запах хлорки доносится и сюда. Строгий тренер Маковеев не допускает какого-то бедолагу без справки, несмотря на горькие мольбы приведшей его бабушки. «Я даю серьёзные нагрузки, должен быть медицинский допуск», – отрезает он. Серьёзные нагрузки заключаются в суровой и продолжительной беготне без мячей. Взад-вперёд, вправо-влево, по кругу и обратно. С подскоками и рывками, с захлёстом и в полуприседе. ОФП занимает три четверти тренировки, а потом нам дают один мяч на всех.

И мы играем двенадцать на двенадцать в маленькие сварные воротики. (Сетки никакой, не спрашивайте). Проливной осенний дождь, и кожаный мяч намок и отяжелел от дождя, он похож на пушечное ядро (никто из нас не притрагивался к пушечному ядру, не прибрасывал его на вес, но каким ему быть, если не таким). Угловой, подача, все расступаются (ну его на фиг), только один безголовый подставляет свою голову под навес. Это я, понятное дело; и мячик влетает в эти воротики мимо уворачивающегося вратаря. Ух ты, гол! и все восхищённо переглядываются, и все наперебой кричат: «Ну даёшь! голова не болит?». Я молчу и улыбаюсь этой головой. Болит, если честно.

Потом в школе кто-то из старших (на два класса старше нас, у них обалденная футбольная команда) поймает меня в коридоре и выскажет: «А, футбол в Олимпийке! Не отпирайся, видел тебя там!» А его товарищ и одноклассник, Юрик Макаревич, двоечник и хулиган, а ещё фантастически, невероятно, невообразимо одарённый футболист хмуро переспросит: «Эти, что ли?» – и за пять секунд гениально изобразит всю нашу получасовую ОФП. «Ну и что», – возражу я независимо, но очень скоро брошу эту бесперспективную секцию.

Тот же год; мы с Коляном ходим на кружок москвоведения; сначала в школе, потом во Дворце пионеров. Ведущая загадывает нам простую загадку: как называется единственная деревня в черте Москвы? Меня осеняет: точно, я же помню, есть деревня в Нижних Мнёвниках, в излучине Москвы-реки, туда ещё автобус №38 ходит, только надо название вспомнить… как-то на «тэ»… как-то… Тарханово? Нет, запомнил бы… Татарово?.. Нет, на другом берегу, где Крылатское… Телегино?.. Тетерино?.. Ёлки, что ж такое-то! Забыл, дырявая башка! Я вслух перебираю варианты, а она смотрит на меня с сочувствием через свои огромные очки, как на дурачка, право слово, какого. «Единственная деревня в черте Москвы, – выговаривает наконец она, – называется Олимпийская». Ответ меня обескураживает: да, Олимпийская, как же я не подумал, ну а с той-то что делать? Она же есть? Терехово, вот! (Вспомнил на следующий раз, ну или на карте посмотрел). Она разводит руками: сказано же – единственная!

Двадцать три года назад. Зимнее первенство нашего Гагаринского района по футболу на снегу. Одним днём, в Олимпийке. Среди седьмых-восьмых классов, а мы пока шестой, но у старших уже свои, отличные от физкультуры и спорта интересы, и сборная не набирается, и Сан Саныч вызывает для комплекта нас троих: Дрозда, Серёгу и меня. Полтора десятка школ, игры на вылет, и мы побеждаем в одной восьмой, в четвертьфинале, в полуфинале. Юрик Макаревич царит на поле, он неудержим, он может всё. Между матчами мы отогреваемся в той же раздевалке; Юрик курит и тянет «Жигулёвское» из горла. Мы, мелкие, смотрим на него влюблёнными глазами; он царь и бог для нас. В финале мы тоже ведём в счёте; у нас только одна замена, и я стою рядом с Сан Санычем за нашими воротами, и он видит, что я совсем замёрз, и в середине второго тайма он выпускает меня вместо Дрозда – погреться. «Вы чё, совсем?» – кричит ему Юрик; но ничё, Юр, спокойно; я пару раз выношу мячик из штрафной, и мы дотягиваем до победы. «Молодцы», – говорит нам Сан Саныч, когда мы, построившись, начинаем путь обратно, через овраг к своему кварталу 34-35. Одно слово, и всё, клянусь.

Мне есть о чём порефлексировать в этой истории, но это не сейчас; потом когда-нибудь. А пока – пока на информационном стенде у входа в спортзал появляется поздравление сборной школы – чемпиону района среди седьмых-восьмых классов. Среди седьмых-восьмых, а мы шестой, и – о, как смотрятся там наши с Дроздом и Серёгой фамилии! Такие-то – шестой «Б»! Чемпионы района! Среди седьмых-восьмых! Каждый день я забегаю посмотреть, висит ли табличка, и кто сейчас её изучает, и не сняли ли её в пользу какого-нибудь никчёмного сиюминутного объявления.

Двадцать два года назад. Мы с ребятами начинаем приходить в Олимпийку играть в футбол. Наше поле во дворе на Коштоянца, которое с клёнами и кирпичиками, мы явно переросли; а здесь «резинка» – хоккейная коробка с закруглёнными бортами и с битумным покрытием, и настоящие мини-футбольные ворота, и куча незнакомого народу, и мы вылезаем из своего герметичного футбольного мирка, мы ввинчиваемся в эту шумную футбольную жизнь. А иногда мы выходим и на большие поля, и иногда стучим в американку по большим, настоящим воротам, и особенный кайф, если с них ещё не сняли сетку после матча – вот тогда это чудо чудесное. Обычно её вскоре приходят и снимают, и артист Вася с пониманием относится к этой мере: «А её украли бы сразу. – Вася употребляет более взрослое слово. – Я бы сам первый и украл», – добавляет он.

Те же двадцать два года назад. Девчонки-одноклассницы зовут нас с Дроздом на каток – в Лужники. Отказать невозможно и незачем, но Дрозд прошаренный конькобежец и хоккеист, а я едва стою на коньках. И я соглашаюсь при условии, что они будут меня обучать. Они обещают, как-то лукаво переглядываясь при этом; но я тоже непрост: на всякий случай я прошу Дрозда дать мне пару уроков вечером перед катком, и мы приходим в Олимпийку, и на центральном поле тут залит лёд, и мы одни (уже никого, но свет горит), и он за час ставит меня на коньки. «О, стоишь! – резюмируют девчонки-одноклассницы на следующий день в Лужниках. – А говорил – не умеешь!» И следующие три часа гоняют кругами под руку с Дроздом. А я самостоятельно развиваю полученный вчера навык…

Двадцать один год назад. Мы начинаем выходить в Олимпийку «с мужиками». Это теперь они «мои дорогие ветераны», а тогда они нам злые и страшные мужики. Но чтобы расти по-футбольному, играть нужно именно с ними. Мужики собираются вечером по вторникам и четвергам, а ещё по воскресеньям утром. Много на много, все на всех, мелких принимают неохотно (Дрозда охотнее, чем меня; а остальные наши и вовсе очень быстро сливаются). Тут и молодые есть, и чуть постарше нас – с некоторыми станем друзьями надолго, на всю жизнь. Уровень для меня высоковат, нам пихают, но я пока терплю. Компенсирую заряженностью на борьбу; как-то, не успев к мячу, грубовато срубаю противника. Ну, грубо, если честно. Ну, если откровенно, совсем грубо: по-современному на уверенную красную; по-тогдашнему – на жёлтую с оранжевым отливом. «Э, ты чё!», – тут же вскакивает сбитый, петушком с кулачками набрасываясь на меня. Тут же между нами возникает кто-то из моей команды, отталкивает того, кричит: «Ну куда ты, на ребёнка-то?» Э, какой вам ребёнок, четырнадцать лет уже! Я отпихиваю своего, ещё не зная, что сделаю с тем, но нас разнимают и растаскивают. «Играй спокойно, – говорит мне наш, – не обращай внимания. В обиду не дадим, если что». Мужики, они такие. После игры моего отроческого ума хватает сказать нашему «спасибо»…

Те, кто попроще, собираются по другим дням: по пятницам, по субботам. И этот уровень мне подходит больше. И по этим дням я тоже, бывает, хожу, и иногда торгуюсь сам с собой, выбирая между удовольствием от игры и возможностью роста…

Девятнадцать лет назад, зима, и зимой нет никаких вторников и четвергов, и пятниц тоже нет, есть только утро воскресенья, потому что светло, а по вечерам прожектора никто не включает. Мы надеваем под кеды «пакеты» – прозрачные целлофановые мешки, которые не дают ногам сразу промокать и промерзать. Эти пакеты характерно и волнующе шуршат, и этот звук ни с чем так не ассоциируется, как с зимним футболом. (Да, они используются повторно, по многу раз). Я стараюсь, но не очень тяну. «Подсыпаешь ты нам», – деликатно замечает техничный и спокойный Коля-Интеллигент. Но я продолжаю стараться и ходить, но потом начинаю ходить реже, а потом, когда наступает весна, и солнце высушивает поля, и становится можно играть по вечерам после работы или учёбы, я начинаю всё больше ходить по пятницам. Пятница мне как-то удобнее, да и уровень там намного ровнее, если можно так сказать.

Восемнадцать лет назад. Сан Саныч ушёл из нашей школы, теперь он работает в Олимпийке. В той же школе, куда перешли Колин братишка и его друзья, и через них мы держим связь с Сан Санычем, и иногда по субботам даже приходим поиграть в баскет. А потом поступаем в вузы, начинаем учиться по субботам – и расстаёмся уже насовсем…

Пятнадцать лет назад. Легендарный «Олимпик» (с Дроздом в составе!) выигрывает первый чемпионат ЛФЛ. Здесь, на больших полях Олимпийки. Это мало кто помнит, но самый первый чемпионат игрался здесь, а легендарная Матвеевка, возле МЭСИ, возникла уже только во втором сезоне…

Четырнадцать лет назад. Мы пришли в бассейн Олимпийки: я и две однокурсницы. Ну, вот, как-то так вышло. Пришли поплавать. Наплававшись, высушившись, одеваемся в гардеробе. А по коридору идёт Паша-Ералаш – звезда короткометражного детского кино. В халате, в шлёпках, с ластами на плече. Он звезда; но ещё он из мужиков-футболистов, и я встаю ему навстречу, и жму руку, и, бравируя знакомством, небрежно осведомляюсь: «А что в прошлый раз не пришёл?» – «А, дела, – добродушно отвечает Паша. – А чё, в следующий раз приду». На этом всё, но и этого довольно, и я скашиваю глаза на однокурсниц, и – о да, нужно видеть их лица в этот момент.

Одиннадцать лет назад. Я всё реже выхожу с мужиками; я предпочитаю пятницы: они удобнее мне по работе, да и вообще. Пятницы, или среды. Вторники и четверги строже по порогу входа, жёстче по просеивающим фильтрам. Пятницы демократичнее; состав эклектичен и неоднороден: приходят и те, кто постоянно играет с мужиками, и те, кто вполне потянул бы их уровень, но кому эти зарубы и этот психологический прессинг ни к чему. Попадаются и мелкие, ещё школьники, и совсем пожилые; иногда командиры из соседнего военного городка, что через дорогу, приводят солдат, и те, сбросив гимнастёрки, тоже выходят на поле; «товарищ майор, пас!» – кричат они. Я дружу с командой «Ласпейрас» из МЭСИ, которая собирается вернуться в ЛФЛ, собирается, да так и не возвращается…

Иногда мы, осмелев, выходим на «верхнее», самое лучшее поле, сочная зелёная трава которого притягивает как магнитом. Она недаром такая сочная: с верхнего поля гоняют; выходит «Рыжий» из спорткомплекса и отправляет «диких» футболистов обратно на среднее и на нижнее поля, где травы уже очень давно никакой, разве что совсем по краям. «Да кто он такой! – кипятится кто-нибудь, – да послать его подальше! У него, может, крыша есть?» «Зачем ему крыша, – охлаждённо возражает кто-нибудь постарше. – Тут вон в залах – вся сборная страны по борьбе». Да, на базе спорткомплекса Олимпийской деревни – олимпийский центр подготовки; и борцы иногда, изредка, тоже выходят сыграть с нами в футбол; большинство – с Кавказа, они горячи, в спорах и стычках они грозят страшными карами, но до драки ни разу не доходит. Если мячик улетает далеко и возникает пауза, они немедленно начинают бороться друг с другом…

«Сань, зря не ходишь с мужиками, – говорит мне мой друг Сашка-Враг за кружкой пива. – Твой уровень не растёт». Он очень тактично подводит меня к этой мысли, а для меня самого эта мысль не нова, но моя зона комфорта меня слишком устраивает. По пятницам я тащу, разрываю, забиваю… зачем мне четверги?

Те же одиннадцать лет назад, зима. Зимой играем с друзьями в спортзале Олимпийки. Скидываемся на аренду; я пашу на двух работах и могу себе это позволить; это вдохновляет. Меня не так много вдохновляет в ту зиму; апатия и хандра; но футбол – отдушина, и тут все свои, и Дрозд, и Вовка, и Саня-Враг, и Павлик – игрок первого состава «Барса» (почти такого же легендарного, как «Олимпик»), и мы все подначиваем друг друга, и настроение соответствующее. На воротах стоим в очередь; как-то мы привозим себе пенальти, когда я в раме, и бьёт Павлик, и я успеваю поднять руки, и мячик чиркает по моему ногтю и попадает в перекладину. Отскакивает от неё обратно к Павлику, и тот в касание добивает. «Вы чё стоите!» – ору я своим. «Ха, нельзя добивать от штанги», – говорят мои и готовятся забрать мячик. «Я пенальти отбил, чё стоите!» – ору я. «А, вратарь коснулся, все слышали? – воодушевляется Павлик. – Тогда гол!» «Молчи, ты чё», – шипят мне свои. «Какой молчи! Это сэйв! – ору я. – Я пенальти потащил! А вы зенки проглядите футбол смотреть!» Вот в таком, примерно, ключе…

В другой раз Вовке кажется, что Павлик где-то недобежал или недопоставил корпус.

– Паш, ну ты совсем не борешься! – в сердцах кричит Вовка. – Где борьба?!

– Вован, – хладнокровно реагирует Павлик, – борьба – в соседнем зале. – Он не только футболист; он играет в КВН за команду МГУ – ему и не положено лезть за словом в чересчур глубокий карман.

Вот такая атмосфера, и у меня кураж, и я реально тащу на этом уровне, а уровень высокий: Павлик подтягивает парней из мини-футбольной сборной МГУ. Своих не обманешь; и вскоре Гарик и Кирюха – игроки «Олимпика» – предлагают мне: «Сань, а давай за «Олимпик» в ЛФЛ! А чего ты, попробуй! Игроки нужны!» Но я что-то мнусь, и что-то выдумываю, и… Подумать только. Одиннадцать лет.

Тот же год, весна, и мы с Дроздом и ещё с кем-то после футбола в Олимпийке заходим в «Рябинку» на углу Лобачевского и Боровского. И у входа встречаем старшего брата нашего одноклассника, и трындим об общих знакомых. И он вдруг сообщает нам, что Юрика Макаревича больше нет, – и делает характерный поршневой жест ко сгибу локтя. Брат выглядит слегка маргинально, стреляет у нас мелочь на пиво («у меня крупняк, нет резону менять»; а пиво стоит рублей двадцать, а самая крупная купюра тогда – пятьсот), рассказывает ещё какие-то небылицы, и мы не хотим ему верить…

Десять лет назад. Необыкновенный год; необыкновенная осень; у меня новая работа и новая любовь, и всё такое огромное и такое настоящее, и всё предыдущее мнится только репетицией, тренировкой. Паллиативом. Учебной тревогой. И один незакрытый гештальт остаётся: я давненько не выходил с мужиками, и вот я решаюсь и бегу в Олимпийку во вторник вечером, и у меня классный новый мячик, и перед игрой, придирчиво осматривая и ударяя о землю мячи, выбирают для игры мой, – и это тоже знак; если пошла карта, то уж пошла!

Карта пошла, а игра у меня – нет; я пару раз отдал в никуда, ещё разок обрезал, получил пару-тройку крепких реплик, попытался компенсировать самоотдачей, ну и самоотдался лучше некуда: выпрыгнул за верховым мячом, но опять опоздал и попал лбом не в мяч, а в висок одному из мужиков – Василичу. И тот, склоняясь к земле и хватаясь руками за голову, сумел произнести только: «Уй, ё…». Показалось, что ему больнее, чем мне, да так и было, а только скоро выяснилось, что это у меня со лба хлещет кровь, хлещет и не останавливается; и пришлось мне перестать играть и отправиться в травмпункт, – тут же, в Олимпийке, недалеко, – и я доковылял туда, затыкая лицо футболкой, и там мне скрепили это рассечение, шрамик от которого до сих пор ношу над переносицей. А через несколько дней у нашего футбольного друга Вовки родится сын, и мы все соберёмся поздравлять молодого отца в его съёмной квартире в Новом Никулине, на другой стороне оврага и речки Очаковки от Олимпийки, и там будут и Дрозд, и Саня-Враг, и Павлик, и я подниму отличный тост: вот, мол, Вовка, ты уже чемпионом мира по футболу не станешь, а у твоего сына все шансы; следующие полчаса мне придётся объясняться, чего это Вовка-то уже не станет чемпионом мира?! Ну а потом настанет бенефис Павлика-кавээнщика. Потому что только он из всей компании был на той игре с мужиками пять дней назад, только он оказался свидетелем моего феерического выступления, и теперь он будет иметь непередаваемый успех, в лицах изображая, как Саня тюкнул Василича. Мячик, мол, уже улетел, и тут Саня такой выпрыгивает и, такой: тюк! И Василич такой: уй, ё! С каждым следующим повтором мячик улетал всё дальше, его уже на нашей половине не было, когда Саня выпрыгивал, и мне уже хотелось уточнить, чего ж Василич-то тоже прыгал, раз мяч давно улетел, но все ржали, чуть не под столом, и я тоже. Ржал, но с мужиками потом ещё два года играть не выходил.

А мячик мой кто-то забрал тогда из парней, и он пролежал у него на балконе, промок и заплесневел. Я забрал его, но пришлось выбросить. Необычная судьба у мяча – на одну игру…

Восемь лет назад. Поля в Олимпийке закрыты; началась стройка. Бетонным забором они окружены уже несколько лет, пять или семь, но все к нему привыкли и считают угрозу отдалённой или вообще несуществующей. Но вот – время пришло. Военный городок, что через дорогу, тоже закрыт, на его месте тоже жилищное строительство, и новые дома, и школа, и рядом новый стадиончик, и воскресный футбол переезжает туда. Дух места – не только в самом месте, в точке на поверхности Земли, но и в слове, это место обозначающем; а слово переехало вслед за полем, и «на футбол в Олимпийку» – это теперь вот сюда. И частички намоленности с тех полей передаются этому, ну а потом, с годами, и само это поле становится намоленным и по-настоящему родным.

Семь лет назад; зима, я выбираюсь сыграть с мужиками после долгого отсутствия. Аншлаг, полная явка, пятнадцать на пятнадцать; я играю в защите справа (на этой позиции в моей команде ещё пара человек – это нормально), не лезу в гущу, избегаю мяча, но потом разок подключаюсь, а Андрюха П. накручивает двоих и откидывает мне, и я почему-то бью с подъёма и почему-то попадаю. Мы выигрываем 2:0, и я беру паузу ещё на несколько месяцев, а потом начинаю ходить почти каждое воскресенье…

Пять лет назад. Администратором стадиончика в Олимпийке работает старый дед по имени Алексеев Сергей Васильич. Администрировать тут особо нечего, и он совмещает функции дворника, сторожа и вахтёра. Про него говорят, что он из большого спорта, был тренером по каким-то зимним видам. Но во время наших посиделок после футбола, которые он частенько делит с нами, про это речь как-то не заходит. А потом однажды зашла; как-то сложилось, застольное настроение совпало, и он принялся за истории из спортивного прошлого. И мы внимаем потрясённо: этот дед был одним из тех, кто создавал в Союзе бобслей; а на Играх в Лейк-Плэсиде он – старший тренер сборной по санному спорту; и есть какое-то особое обаяние в том, что мы, сидя в Олимпийской деревне-80, слушаем про зимнюю Олимпиаду-80.

– На тренерском совете паника: хоккей вот-вот проиграем, американцам слили, «чудо на льду» и всё такое, без золота, ГДР на пятки наступает в командном зачёте, сейчас проиграем Олимпиаду! А я им: спокойно, в санях возьмём!

А в санях ГДР никому не проигрывает, ни у мужиков, ни у тёток, это гарантированные три золота для них; но в женских одиночках наши уже близко, чуть не выиграли в прошлый раз, но тогда не уследили за санями – сложнейшим инженерным изделием, – которое судьи утащили на проверку и там разобрали, а при обратной сборке что-то недотянули или перетянули – и вот они, те самые несколько сотых, которые меняют всё. И поэтому здесь, в Лейк-Плэсиде, Алексеев Сергей Васильич прячет сани у себя в номере – он просто спит с ними в обнимку. И Вера Зозуля на этих санях выигрывает золото, опередив немку и всех остальных. Единственное наше золото в женских санях за всю историю – и до, и после. И мы выигрываем Олимпиаду: у СССР десять золотых, у ГДР – девять. Выигрываем на одно золото – вот на это…

– Молчать, Димочка! Молчать, Сашенька! – ласково останавливает он нас с Дроздом, когда мы пытаемся ввернуть слово: что-то добавить или переспросить. У него свой темп и своя логика повествования; не нужно вмешиваться. Мы все и так сидим, раскрыв рты…

Четыре года назад. Странный год; ни отпуска, ни путешествий, ни семьи, ни любви, одна работа, сплошная нескончаемая работа, и вот только футбол по воскресеньям даёт отвлечься, да и то. И как-то раз я начинаю совещание с центром обучения примерно такими словами: «Вокруг стадиона, где я играю в футбол по воскресеньям, облетела вся листва с деревьев». А потом, давая барышням-преподавателям секунд пять предположить, что проджект-менеджер окончательно рехнулся от неподъёмности проекта, продолжаю: «Листья опали и обнажили здание ЦБР Филёвского узла в Олимпийской деревне. Теперь я не могу не думать о нашем внедрении даже за воскресным футболом»…

Три года назад; очередная спартакиада корпорации в Лужниках, но я уже не участник, я просто болельщик и сопереживающий, и когда всё заканчивается, я затаскиваю всех к себе – и футболистов, и болельщиков, и болельщиц. И мы всю ночь отмокаем от спартакиады в моей съёмной холостяцкой квартире в Новом Никулине – той самой, где Паша так вдохновенно изображал «тюк». Да, теперь эту квартиру снимаю я – может быть, подспудно закрывая тем самым для себя историю с этим «тюком». Я закрываю эту историю и квартирой, и на полях Олимпийки с мужиками, которые уже потихоньку становятся ветеранами, а я, кажется, на пике возможностей: понимание уже немножко пришло, а функция ещё немножко осталась. И поэтому завтра утром, в воскресенье мне обязательно нужно выйти с мужиками и там всех порвать, как обычно. И я настропаляю всех с собой, за компанию, и все готовы и рвутся в бой, дать мастер-класс ветеранчикам; но мы орём песни до пяти утра, Костян – марафонец не только по бегу и по футболу, но и по гитаре, и мы укладываемся вповалку ближе к шести, а в семь уже вставать на футбол, и я не могу никого добудиться; и только моя будущая половинка никогда не спит и всегда за рулём – и она отвозит меня до Олимпийки, и я там рву и мечу, и рву сердечко после вчерашнего, и забиваю, и отдаю, и она потом удивляется: «Ну, ты и носишься!» – и меня согревает эта дружеская похвала. Она, кажется, уже предполагает будущее, а вот я ещё ни бум-бум…

Два года назад, и всё поменялось, неподъёмный проект и нескончаемая работа в прошлом, и вообще как-то пусто, и я заполняю жизнь литрами и километрами. Топлю хандру в спорте, а не только в чём положено. У меня два футбола в неделю: с друзьями и коллегами на «Крыльях Советов» и с мужиками-ветеранами вот тут, в Олимпийке; а ещё три разных волейбола, а ещё бассейн в Лужниках; я чуть ли не каждый день соревнуюсь с кем-нибудь или сам с собой. И я в форме, и на футболе разрываю и там, и тут; и хочется какого-то нового вызова. Через полгода, в марте, я обнаруживаю, что у меня уже двадцать голов в календарном году, и мелькает лихая мысль: а сотку за год – слабо? Я же статистик; я их записываю в файлик, но нерегулярно: ленюсь. Но если поставить цель? Странноватый физкультурный челлендж – но он, как любая цель, дисциплинирует. Не пропускать футбол – два раза в неделю, а с оказиями и больше; не пижонить и не расслабляться при крупном счёте. Иногда, бывает, и не отдать, если можно не отдавать, а пробить самому, – не моя игра, и Сан Саныч сейчас вряд ли был бы мной доволен; но цель диктует. Да, она не только дисциплинирует, она и подрихтовать тебя может, а подчас и выжигает. К концу года я уверен, что больше никогда не стану в такое играть. Но перестать можно только в новом году.

Год назад, октябрь, и я забиваю свой сотый гол в сезоне. Вот здесь, в Олимпийке, вон в те ворота, северные. В большие – хотя ветераны обычно играют в маленькие, мини-футбольные, ну а в тот день как по заказу куда-то они делись, то ли ключ потеряли от замка, которым они к решётке прицепляются, чтобы не утащили. Маленьких нет, а большие – вот они, всегда стоят, и сетку с них никто не снимает. И пришлось играть в большие. Мне два гола оставалось, и первый – девяносто девятый – я вообще не помню, а второй, сотый – помню: заброс пошёл в штрафную, вертикальный, из глубины, верхом, и шёл он ровно в руки вратарю, ну а я как-то выпрыгнул повыше и слегка головой чиркнул. И полетел мячик не вратарю в руки, а прямо под штангу – вратарь и прыгать не стал: ветераны за такими не прыгают. И мне довелось разделить своё юбилейное счастье не только с друзьями, но и тут же обнять любимую, почти невесту, стоящую с фотоаппаратом возле поля, у бровки.

Сто голов! Да, дворовых, да, плюшевых, – но вы забейте сначала. А всего за год набралось сто двадцать; а тут как раз под Новый год за общим застольем наш друг Павлик, легенда «Барса», сейчас – внезапно – играющий за «Олимпик», поделится: команда сыпется, стоит на вылет из первой лиги, полкоманды травмированы, остальные не ездят… И покажется, что это ровно тот вызов, который мне сейчас необходим… «Совсем уж колхозники не нужны», – уточняет Павлик, и я не успеваю спросить его, зачем он это говорит, когда он резюмирует: «Приезжай, попробуй».

Месяц назад – мы с Дроздом приезжаем на наш матч против «ОВД “Пресня”» – не сюда, на Рябиновую, и Дрозд обнимается со старожилами «Олимпика», и я подмигиваю капитану: «Знаешь, кто это?» – «Ты мне будешь рассказывать!» – реагирует он; – «Это мой шафер!» – сообщаю я. И я отмахиваюсь от преждевременных поздравлений, а потом выхожу на поле и рублюсь в защитке, и срубаю центра нападения, который кричит, как будто его режут, чтобы разжалобить арбитра, и мне хочется ввалить симулянту, и мелькает даже мысль, что если красная, то и придётся; но нет, не нужно, драки ни к чему: у меня сегодня мальчишник, а через неделю свадьба. Судья разобрался, судья не даёт и жёлтой, и мы обыгрываем «милиционеров» – 5:2. «Ну я понял, как ты играешь», – комментирует Дрозд, а я толкаю его в бок; и я прощаюсь с командой на месяц, и мы с Дроздом прямо оттуда топаем к «Рабочему посёлку», садимся в электричку, в которой уже едет Саня-Враг, и остальные подтягиваются… И через неделю я делаю шаг в новую жизнь, и дальше мы едем путешествовать по Европе, и вот я вернулся, и я здесь, в Олимпийской деревне, и стою в центре поля перед игрой, и готовлюсь сыграть свой главный матч, и гамлетовские вопросы витают в воздухе.

Забить? (Или забить?) Да, нужно забить. Выйти; может быть, не с начала; может быть, во втором тайме. И забить. Может быть, не победный. Можно – оформляющий победу. Венчающий. Делающий её несомненной и неотвратимой. Например, при счёте 2:0. Как Евтушенко в финале Кубка кубков. Прокинуть мячик мимо вратаря и закатить в пустые.

Да, я начинаю на заменке. Матч начинается; он идёт упорно и ровно, хотя в моментах, в деталях мы чуточку получше. После первого тайма ведём 1:0; в начале второго тайма забиваем второй. Вскоре после этого наконец приходит моя очередь. Левый защитник подустал, и капитан выпускает меня. К тому моменту вообще вся команда немного подсела, «Трансконтейнер» перехватил инициативу и атаковал. Хорошо было бы забить третий в контратаке: 2:0 – счёт ненадёжный, в ЛФЛ превращается в 2:2 за минуту. А вот 3:0 – почти победа.

Мы оборонялись, я вроде бы ничего не привёз, а пару раз меня подстраховал центрдеф. Время шло, счёт и ход матча не менялся: они атаковали, мы терпели; и в какой-то момент я понял, что сам наелся. И я начинаю договариваться сам с собой. По-хорошему, пора замениться. Ну да, уже, видимо, не выйду сегодня. Ну да, не забил. Но сыграл неплохо: не наошибался, не пропустили. Сейчас нужно удержать победу. Это главное, остальное чепуха. У нас сегодня полтора состава, пять человек на замене. Надо пользоваться и освежать игру. А может, в самом конце пара минут ещё будет…

И повинуясь этому чувству ответственности и понимая, что разум берёт верх над сердцем, я махнул рукой в сторону запасных: готов смениться. И капитан, который сам сейчас стоял на заменке и оттуда руководил игрой, показал – вижу, понял. В следующей паузе. Да, тут не мини-футбол: замены – только после остановки игры.

А игра не останавливается – «контейнеры» наступают. И вот наш вратарь вылавливает мяч и бросает его к центру поля, где маячит только наш центральный полузащитник Виктор. Он принимает мяч вполоборота и начинает движение в сторону чужих ворот. Перед ним два защитника; они пока организованно отступают.

И я гляжу на своих и вижу, что никто пока не собирается подключаться. Мяч у Виктора; для всей остальной команды это шанс выдохнуть и прийти в себя, перевести дух, собраться с мыслями, поправить амуницию. Это как кто-нибудь из хоккейных зубров, Ларионов или Быков, которые в меньшинстве заезжают с шайбой в чужую зону и возят её там взад-вперёд, а соперники гоняются за ними безуспешно, матерясь на всех языках от злости, в то время как партнёры успевают отдышаться, смениться, попить воды, подумать о вечном…

Игроки с профессиональным футбольным опытом во второй лиге Западного округа имелись почти в каждой команде; среди лидеров – во всяком случае. (Да, тому, кто переживает о собственном «числе Пеле» или «числе Месси», или подобной ерунде, оказавшемуся здесь, можно перестать волноваться: здесь отыщется достаточное количество самых разных коротких «маршрутов»). И у нас таких двое; Виктор один из них; он десять сезонов отыграл в подмосковных командах российского второго дивизиона. Намётанный глаз обычно сразу видит таких футболистов. Что их отличает? Отсутствие суеты, предельная экономность, лаконичность движений. Они затрачивают меньше времени и сил на тот же самый результат. Там, где вы десять раз переступите взад-вперёд при выборе позиции, они сделают один точный шаг в сторону – и там завладеют мячом. Там, где вам понадобится принять мяч, осмотреться, кто где, и отпасовать своему, они примут и отдадут в одно действие, а кто где, они уже заранее посмотрели.

Такие игроки, что называется, «делают разницу», могут оказать решающее влияние на результат; но вот что: мало кто из них может выиграть матч в одиночку. Как это бывает, кстати, в других игровых видах: в баскете или в волейболе наличие даже одного профи в команде напротив может сделать сопротивление бесполезным. А в футболе не так; да и то сказать: пропасти между ними и «средними» игроками не видать. Видят поле, играют в касание, точно пасуют и сильно бьют многие игроки и безо всякого профессионального опыта, и даже без футбольного образования. А вот определить исход игры самостоятельно способны очень немногие. И Виктор, несомненно, входил в их число: под настроение он мог сделать всё сам. В такие моменты казалось, что для него на поле вообще нет невозможного. И что его «десять профессиональных сезонов во второй лиге» – характеристика не успеха, а недосказанности для такого таланта. Не полностью сбывшейся карьеры.

Однажды по дороге на матч я подхватил в Очакове капитана, и все десять минут до Дорогобужки он вслух изобретал тактику на игру. Это было в прошлом, тяжёлом и неудачном сезоне. К тому времени «Олимпик» не выигрывал несколько месяцев и уверенно обосновался на предпоследнем месте в первой лиге. «Давно забыли вкус побед», – сформулировал бы Рабинер в «Спорт-Экспрессе». Капитан не падал духом и держался принципа «ещё не вечер», хотя сам ход его размышлений свидетельствовал о драматизме ситуации. Если не сказать – безвыходности.

– В нападение ставить некого. Васи нет, Серёги не будет... А Витёк в нападение просится… Может, Витька поставить? А тогда кто будет в полузащите играть?.. Витёк всё время говорит: поставь меня в нападение, я пять голов забью. Ну, не знаю…

– У-у, пять голов. – Я поддерживал аналитику, не отвлекаясь от дороги.

– Пять голов – это пять голов, – соглашался капитан. – Но кто тогда сыграет в центре полузащиты?.. С другой стороны, нападение… Пять голов… Да, но центр полузащиты…

Это продолжалось до самого стадиона.

– Конечно, пять голов, – размышлял капитан. – А в центр полузащиты я тогда кого поставлю? Но и нападение… Пять голов…

– Пять голов – это пять голов, – высказался я, когда мы уже парковались.

– Это да, – согласился капитан, – но тогда в полузащите играть некому!

– Ну как некому? – усомнился я.

– Ну как некому! – реагировал капитан. – Это как есть кому, только наоборот!

– А пять голов?

– Пять голов – это пять голов, – кивал капитан. – Пять голов мы забьём. Ты спроси, сколько мы пропустим, если без центра полузащиты?! Либо восемь, либо двенадцать. И то и другое – больше пяти.

В итоге капитан решился и поставил в нападение Виктора. Мы выиграли 5:1, Виктор забил пять голов. «Где вы его нашли?» – вытаращив глаза, недоумевали игроки соперника, перед матчем уже мысленно записавшие себе три очка в табличку. «В центре полузащиты, – отвечал капитан. – Тактическое перестроение…»

С капитаном у Виктора были своеобразные отношения. Виктор избегал вмешиваться в оргвопросы, не претендовал на определение состава и плана на матч. Фанаберия не была ему свойственна. Лишь изредка он позволял себе давать капитану рекомендации по его собственной игре в обороне, технико-тактического характера:

– Что ты к нему подбегаешь, как будто на танец хочешь пригласить? На тур вальса? Он должен уже по твоему виду понимать, что у него сейчас мяч отбирать будут! Возможно – с ногами! Видел мои фотографии с матчей? Которые не отсюда, а оттуда? (Виктор имел в виду большой футбол: с матчей ЛФЛ у нас никаких фотографий и не бывало). Ни одной нормальной нет! Когда в отбор иду – все фото с перекошенным лицом!

– Да у тебя по жизни такое лицо, – тихо и беззлобно ржал капитан, отвернувшись.

Иногда нескладная игра «Олимпика» утомляла Виктора, и тогда он скучал. Как-то раз – будет совсем другой сезон, совсем другая атмосфера, снова пойдут нестроения в команде, и не станет ни состава, ни игры – так вот, в матче с принципиальным соперником из «Очакова» у нас, как и в предыдущих играх, ничего не будет получаться, и Виктора будет огорчать наша бестолковость, а соперники, тонко уловив его раздражение, примутся по мелочи поддевать его, и тогда он от греха подальше встанет на ворота – у нас в том матче и вратаря не будет, и стоять придётся полевым, – но они и там его достанут, и вот тогда он в целях хоть какого-то выпуска пара выбьет мяч от ворот. Выбьет так выбьет: мяч перелетит боковое табло и вышку с комментаторской кабиной, минует рощицу у стадиона и приземлится в районе проезжей части Дорогобужской улицы, недалеко от моста через Сетунь. Принесут запасной мяч; Виктор незамедлительно проделает с ним ровно то же. Тот же звон удара, та же крутая дуга, та же Дорогобужка. На этом мячи кончатся, в игре возникнет пауза, судья для профилактики покажет Виктору жёлтую – хотя какая уж тут профилактика; и пока будут бегать за мячами, оказавшийся рядом со мной на поле игрок «Очакова» примется бурчать себе под нос что-то нелицеприятное о выходке Виктора, и тогда я не удержусь и замечу ему, негромко и без нажима: да ведь вы, мол, сами же провоцируете. А тот отреагирует с неожиданной пылкостью: «А ты вообще знаешь, что такое провоцировать? Ты вообще понимаешь значение слова провокация?» И этот чудаковатый выпад так изумит меня, что я возражу, пожалуй, чересчур развёрнуто: «Ну да, я москвич с высшим образованием и разговорным английским, я понимаю значение слова провокация». «Ну и что, – парирует мой оппонент из «Очакова», – я тоже москвич».

Однако могучий вынос бывает полезен и в игровой ситуации. Умение отправить мяч восвояси воспел ещё Лев Филатов в какой-то из своих книг о футболе. Он упоминал поразивший его эпизод с Беккенбауэром, который, будучи эталоном игрока умного и интеллигентного, вдруг ни с того ни с сего запустил мяч на трибуну. И только, мол, проанализировав этот момент – или посмотрев повтор по телевизору – автор осознал, что и это решение Кайзера Франца было верным и чуть ли не единственно возможным. Я, помнится, воспринял эту историю как некоторое поэтическое преувеличение – Филатов же поэт футбола, а поэзия подразумевает гиперболы. Выбить мяч в аут – да, бывает нужно и необходимо, но вот чтобы обязательно подальше, аж на трибуну – это, ну, образ такой художественный.

А потом сценка, на раз опровергающая моё недоверие – и подтверждающая правоту Франца Беккенбауэра и Льва Филатова, – была разыграна прямо у меня перед глазами. «Спартак» в Лужниках принимал в Лиге чемпионов «Барселону» Круиффа со Стоичковым и Ромарио в составе. Мы сидели на Западе, наверху, ближе к северным воротам, которые в первом тайме были спартаковскими, и весь этот момент прошёл прямо перед нами.

Шла минута десятая, «Спартак» ещё не очень освоился и слегка мандражировал. Пошла передача из центра поля на левый фланг атаки «Барселоны», но молодой Юрий Никифоров (между прочим, чем-то напоминающий Беккенбауэра – не только позицией на поле и кругом обязанностей, но и ста́тью, и поднятой головой, и игровым интеллектом) – так вот, Никифоров на широком шаге легко опередил каталонского полузащитника Сержи, настиг мяч первым, попытался даже его остановить, но немного не успел и в итоге позволил мячу потихонечку выкатиться за боковую. И даже остановил его – уже там, за боковой, на автомате. И даже успел обернуться и показать партнёрам-защитникам: мол, у вас там Стоичков гуляет один, уже в штрафной пасётся. А те и не думали бежать за Стоичковым – слишком явно и глубоко он залез в офсайд. Вот только при аутах офсайдов не бывает – и каталонец Сержи немедленно схватил мяч, остановленный Никифоровым за боковой, немедленно выбросил его через голову Никифорова прямо в штрафную Стоичкову – и у того, никем не атакуемого, была куча времени: он принял, обработал, прицелился и пробил в дальний. Это, между прочим, был первый в истории лигочемпионский гол в Москве. Но про это я тогда не подумал, а вот о Филатове и Беккенбауэре вспомнил сразу же. Никифоров не успевал оставить уходящий мяч в поле, а вот пнуть его хорошенько, чтобы улетел именно что на трибуны, к нам, – вполне успевал. Это и было бы самое правильное решение – пока подали бы другой мяч, защита успела бы сориентироваться и расставиться, полузащита успела бы сесть поглубже. Да, тогда играли тремя мячами – то есть запасных всего два, не то что сейчас, когда их десять или пятнадцать, – но и сейчас на домашнем матче никто из мальчиков, подающих мячи, не подумал бы в такой ситуации подать мяч гостям мгновенно: там народ обученный, своё дело знают.

Так вот, однажды Виктор продемонстрировал самый потрясающий пример игры на вынос, что мне когда-нибудь довелось увидеть.

Был матч с командой под устрашающим названием «Реальные Кабаны». И он складывался непросто для нас, и в какой-тот момент эти «Кабаны» нас совсем прижали, вогнали в нашу собственную штрафную и готовились растерзать. Мячик летал над штрафной взад-вперёд, метался между ног своих и чужих, а мы никак не могли не то что организовать контратаку, а просто отбиться, просто вынести его из штрафной, а лучше за центр. Да, было понятно, что мячик нужно просто вынести куда подальше. И когда он полетел в мою сторону, я готовился сделать ровно это: засадить куда-нибудь в сторону трибун, как Беккенбауэр: благо, трибуны на Дорогобужке прямо у поля, а не как во времена Беккенбауэра, когда добить до боковых трибун означало перебить восемь беговых дорожек, а иногда ещё и прыжковый сектор, как в Лужниках.

Но рядом со мной был Виктор, и он успел подстроиться, подладиться под этот мячик раньше меня. И хорошо. Вот бывает: успеешь к мячу раньше партнёра по команде – и пропустишь одно из главных чудес в футбольной жизни. Я не успел.

По замаху было видно, что намерения у Виктора ровно такие же: выпнуть к чёрту на рога. Он изловчился и пробил подъёмом. И уже по звону мяча было понятно, что полетит он сейчас далеко.

Мяч взвился в воздух и понёсся прочь от наших ворот.

Проминовал всю нашу половину поля.

Промахнул над центральным кругом.

Просвистел между ушей у вратаря «Кабанов», скучавшего где-то посередине между собственной штрафной и центром поля.

Влетел в чужую штрафную площадь. Промчал её всю.

И вонзился под вражескую перекладину.

В самое кабанье логово.

Всё это расстояние, не меньше пятидесяти пяти метров, мяч преодолел, не только не ударяясь о землю, но и не приближаясь к ней. Если бы не сетка ворот, он нёсся бы дальше, в сторону оврага и речки Сетуни.

Не могу сказать, что в жизни не видел ничего подобного – видел, конечно. По телевизору. Например, «Шальке-04» гостил в Лиге чемпионов у миланского «Интера», и уже на первой минуте молодому вратарю немцев Мануэлю Нойеру пришлось сыграть в своём стиле: изобразить свободного защитника – чистильщика, как сказал бы Алексей Михалыч, да и не только он. Нойер выскочил из штрафной на мяч, направленный верхом из глубины поля, и, опередив всех, в очень красивом прыжке-полёте вынес его головой. О, это был вынос что надо – мяч по изящной дуге долетел аж до центрального круга.

А там его уже ждал Деян Станкович. У него было время приготовиться. Подобрать шаг, отклонить корпус. Занести правую ногу. Он всё это проделал спокойно, без спешки, деловито – как будто исполняет такое если не в каждой игре, то в каждой второй. Он пробил по прилетевшему мячу, не давая ему опуститься на землю, и мяч направился обратно – через всю половину поля «Шальке», над вратарём Нойером, который после своего прекрасного прыжка-полёта успел только подняться на ноги – в пяти метрах перед штрафной, – и впечатался в ворота.

Из двух этих феноменальных голов рискну поставить гол Виктора «Кабанам» выше, чем гол Станковича «Шальке». Расстояние до ворот у Виктора было чуть больше – под шестьдесят метров, тогда как у Станковича – только слегка за пятьдесят. С технической точки зрения удар Виктора был сложнее: он бил по мячу, прилетевшему сбоку, и времени подготовить позицию для удара у него совсем не было, в отличие от Станковича. Станковичу в центральном круге никто не мешал – а Виктору, пускай и несильно, мешал я. Наконец, в большом футболе и ворота больше! Семь тридцать два на два сорок четыре, а в ЛФЛ ворота – пять шестьдесят на два тридцать пять. Да, в пользу Станковича говорит уровень соревнований: четвертьфинал Лиги чемпионов УЕФА против рядового календарного матча первой лиги Западного округа ЛФЛ Москвы. Тут не поспоришь. Тут даже и нечего сказать. Тут можно просто помолчать немного. Но! По остальным показателям чудо-гол Виктора превзошёл чудо-гол Станковича. И ещё больше его невероятность подкреплена для меня тем, что я видел его не просто живьём, а изнутри. Можно сказать, в 3D.

Вот такой игрок потащил сейчас мяч в сторону ворот «Трансконтейнера». Партнёры не выказывали желания поддержать его в этой контратаке. И тогда я мысленно смерил свои силы и установил, что на ещё один рывок перед заменой должно хватить.

Действовало строгое правило: подключаться к атаке может только один из двух крайних защитников. Я поискал глазами правого защитника – он не собирался подключаться. Не собирались подключаться также крайние полузащитники и единственный нападающий. Не говоря уже о центральном защитнике и вратаре. Никто не собирался подключаться.

И ещё раз взглянув на партнёров (нет, не бегут), я стартовал поддержать контратаку. Я приближался к ним, видя, что Виктор не торопится, он раскачивает соперников, слегка меняет курс вправо и влево, он как бы толкает их перед собой и ждёт ошибки, но они пока отступают организованно, не подпуская его достаточно близко к себе, чтобы не быть обыгранными или обойдёнными на рывке. Их двое: один прямо перед Виктором, а второй чуть позади них и чуть слева по ходу нашего движения. Я догоняю их тоже слева, но, повинуясь какому-то интуитивному чувству, какому-то наитию, я скрещиваю траектории и бегу вправо. Да, мне удобнее атаковать справа – в футболе я правша, – да, правый фланг ближе к запасным и болельщикам, но это сейчас неважно, а дело всё-таки в этом втором, страхующем защитнике, который слева. Я на ускорении двигаюсь быстрее их троих, я уже на одной линии с Виктором – и справа от него, а страхующий защитник слева, и двум защитникам сейчас тяжело: им нужно либо резко «передать» Виктора – тогда страхующий окажется перед ним, а «его» игрок возьмёт меня; либо страхующему нужно резко ускориться, скрестить пути отступления и взять меня на себя. Оба манёвра – сложные, требуют взаимопонимания и синхронности, и, в общем, защитники ничего не предпринимают, продолжая отступать в прежнем порядке. И поэтому ещё через пару секунд я уже впереди них на несколько метров – а в футболе восемь на восемь не бывает вне игры, и я в правильном положении. И штрафная соперников уже близко, и ворота уже маячат впереди. И я начинаю ждать паса от Виктора.

И я уже оборачиваюсь нетерпеливо. Да, стартуя в контратаку, я вполне допускал, что Виктор решит сыграть «за счёт меня» – дождаться, когда кто-нибудь из них на меня всё-таки переключится, и вот тогда уйти на рывке, выйти на ударную позицию… И защитники тоже держат в уме эту возможность. И даже сейчас, когда он замахивается для удара по мячу, они ещё не уверены, будет ли пас или обманное движение. А вот я уже вижу: всё-таки пас. И в том, как Виктор отклоняет корпус, и как разворачивает стопу, и как бьёт по мячу щекой – внутренней стороной стопы, – во всём этом – уважение к партнёру, и к мячу, и к игре.

Сумею ли описать этот пас? Вот говорят о культуре паса. О внимании к партнёру, которое этим пасом выявляется и подчёркивается. О том, что пас должен быть своевременным, точным, удобным. Что мяч не должен «дробить» – скакать по полю, усложняя приём и обработку. Не должен быть жёваным, дряблым – долетающим до вас из последних сил. Испортить пас легко. Бывает передача «на отцепись»… Бывает – бросили, как собаке кость. Бывает – в недодачу, не под ту ногу, бывает вообще – «в больницу»: когда вы будете первым на мяче, но соперник так близко, что ему тоже покажется, что первым будет он, и тогда цена за сохранение мяча у себя может быть слишком высокой…

А вообразите пас, после которого мяч не прыгает по полю, не зарывается в траву, не катится, не вращается вокруг своей оси, не подкручивается по траектории – мяч, который направлен по прямой, без отклонений по курсу, очень сильно и очень точно, и который мчится и скользит теперь по самым верхушечкам травинок – не выше и не ниже, и который прилетает прямо к вам, точно в шаг, «в ход», и сомнение ваше только лишь в том, не чересчур ли сильно он послан и не отскочит ли он сейчас куда-нибудь от вашей не то чтобы деревянной, и даже довольно-таки техничной, но всё-таки любительской ноги. И оказывается – нет, не отскочит, он послан так, чтобы удариться о вашу ногу и – нет, не приклеиться к ноге, это ещё один штамп, не имеющий отношения к жизни (ну, попробуйте бежать с приклеенным к ноге мячом – потом расскажете) – а лететь теперь перед вами с вашей же скоростью, в зоне вашего контроля.

Может быть, в этом и есть культура паса: когда даже такая простая передача, на десять-двенадцать метров низом по прямой открытому партнёру, преподносится как драгоценный сувенир, как ювелирное изделие. Ювелирный, филигранный пас – говорят обычно про другое, про что-то более тонкое и более сложное, про передачу на десятки метров, взрезающую оборону, оставляющую статистами сразу несколько защитников, или что-нибудь вроде этого. А мне кажется, что я в жизни не получал более филигранного паса, чем этот. (Вы замечали, что в слове филигранный прячется слово игра?). И конечно, такой бриллиантовый пас должен стать голевым. И это уже не зависит от пасующего, он уже всё сделал, – это зависит теперь только от того, кто входит с мячом в штрафную, слегка под углом справа, оторвавшийся от преследователей и никем не атакуемый. От меня. И мне осталось решить простую задачу – реализовать выход один на один. Принять единственно правильное решение, мог бы сказать я – но не скажу.

Это был тезис нашего школьного киномеханика – про единственно правильное решение, которое должен принимать футболист в каждый момент игры. Был у нас в школе киномеханик – бывший футболист, играл за красногорский «Зоркий» в союзной второй лиге – хотя я и не нашёл его в протоколах матчей, но вы уже всё знаете о моих протоколах. С мячом обращался в самом деле как человек игравший. Мы, школьные футболисты, с ним дружили в старших классах на почве футбола. Даже играли вместе в каких-то турнирах в Лужниках, на Южном ядре. Киномеханик отличался широтой взглядов. В девяносто первом подпал под обаяние Жириновского и горячо агитировал за подающего надежды политика на школьном педсовете. Хвалился нам: «Тишина была полнейшая!» Могу себе представить. Презирал всё советское, включая футбол: в решающем матче за выход на Евро-92 СССР – Италия сидел на трибунах Лужников и болел, по его собственному рассказу, за итальянцев. Потрясающую – и потрясшую нас – победу «Спартака» над «Реалом» в Мадриде воспринял снисходительно: «Ну, бывает иногда, случайность». Водил нас в РОНО показывать кинохронику старых матчей: например, легендарную игру Англия – Венгрия на «Уэмбли» в 1953-м. Ни черта там не разобрать было, на этой кинохронике, но всё-таки что-то в нас запало. Футбол он любил, это точно. А другого наставника у нас в тот момент не было: Сан Саныч в последний год совсем от спортивных игр отстранился, а потом и вовсе из школы ушёл.

Во всяком случае, киномеханик не считал футбол игрой для тупых, как Сан Саныч. Напротив, он всегда учил нас думать на поле. Думать – и принимать единственно правильное решение. В этом, мол, и есть сложность футбола: за очень короткий момент времени нужно принять единственно правильное решение.

Ну, а я был воспитан на футболе Фёдора Черенкова, и мне эта формула претила. Правильное – конечно, но не может такого быть, чтобы в каждый момент времени правильным было что-то одно. А как же импровизация? А как же цветущая сложность? Чудо футбола в том и есть, что правильных ходов – больше одного!

Оговорки уместны. Если вы прибежали на дальнюю штангу, и мяч трудами партнёров вам туда доставлен, то тут думать не надо – надо замыкать в касание. Если стоящий рядом с вами соперник побежал в атаку, которая до этого была «два в два», то с этого момента она стала «три в два», и вам опять размышления ни к чему – надо бежать за своим, причём сразу, вот уже сейчас. Но если вы выходите один на один с вратарём, а соперники и партнёры минимум в десяти метрах позади – у вас есть варианты. И пристало говорить не о единственно правильном решении, а о единственно правильном результате.

И я выхожу к воротам, и должен принять правильное решение. И первая мысль – просто пробить мимо вратаря, почувствовать опорную – и под неё, но я почему-то сомневаюсь. И это не робость или растерянность защитника, вдруг оказавшегося в голевой позиции, нет. Надеюсь, что нет. Мне, в общем, доводилось забивать голы, иногда и помногу. Вот, в прошлом году – сто двадцать дворовых (а сотый, юбилейный – ровно в те ворота, к которым сейчас выхожу!); да и в этом году я не успел позабыть, как бить по воротам, и в ЛФЛ уже забивал, и в первенстве, и в кубке (итого два гола, да; но к чему сейчас эта калькуляция)… Думаю, не растерянность это была, а трезвая оценка. Вратари в ЛФЛ чудеса творят, такое вытаскивают, что не поверишь. И с этим парнем я не знаком, не успел его оценить за полтора тайма, не чувствую его. И поэтому я не стану просто посылать мяч мимо него. И поэтому я принимаю другое решение – и ещё через секунду, уже совсем сблизившись с ним, выскочившим мне навстречу далеко из ворот, я максимально резким движением увожу мяч влево – убираю под себя.

И, внутренне готовясь к последнему и решительному броску вратаря себе в ноги, я с чувством, близким к ликованию, обнаруживаю, что мой резкий манёвр сбил его с толку – с толку и с ног, и теперь он смотрит на меня снизу и сидя на траве, смотрит глазами, в которых смешаны изумление и отчаяние.

О, да. Кажется, я только что обыграл вратаря, выйдя один на один. Задача ещё не решена, но существенно упростилась.

А те двое, опекавшие Виктора, бросились ко мне, как только он отдал пас, и я вижу их боковым зрением: они теперь несутся сзади, но всё ещё далеко. Далеко, но не настолько, чтобы затягивать.

Небольшая проблема только в том, что мне уже совсем не так удобно, как было до этого. Инерции блистательного паса Виктора хватает на то, чтобы одним касанием увести мяч от вратаря, но эффект от паса не может быть бесконечным. Резкость – залог успеха моей обводки, но она же усложняет мне взятие заключительного аккорда. Мяч теперь не передо мной, а прямо у меня под ногами, и я, уже почти теряя равновесие, левой ногой качу этот мяч в пустые ворота, выталкивая его из-под себя.

До ворот метров десять, и мяч катится, и довольно быстро, хотя лучше бы он летел – лучше бы он скользил по траве, как после паса Виктора, но он катится, а те двое, снова синхронно поменяв направление своего бега, несутся теперь не за мной, а за мячом. Так комично они меняют свои траектории, успеваю подумать я: от Виктора ко мне, от меня к воротам… Зигзагами, как куры от петуха, только вместе, а не врассыпную…

Мяч катится, а они мчатся, и в конце они уже не бегут, а едут по траве, в последнем отчаянном прыжке скользят на своих худых задах, но мяч, как всем известно из теории, ходит быстрее, и поэтому мяч впереди, и первый из тех двоих, прыгнувший чуть раньше, не успевает – выхватывает ногой воздух вместо мяча. А второй, бежавший быстрее первого, сделавший ещё два шага и прыгнувший чуть позже…

Ох, братцы. Как сказать-то.

А второй успевает. Настигает мячик на самой линии. Выгребает его оттуда в своём безнадёжном, казалось, прыжке-подкате.

И тут бы всё закончить, потому что – по большому счёту – на этом всё и кончается. Этот мой «Гамлет» уже сыгран. Заключение получено; оно отрицательное.

Но раз уж решил рассказывать всё, то не стану останавливаться на полпути. Просто в этом месте высокая трагедия, едва обозначившись, стремительно превращается в пятикопеечный фарс. В водевиль с элементами бурлеска. В комические куплеты.

Потому что этот второй, выгребая мячик с ленточки, посылает его не куда-нибудь, не в аут, не на угловой, не к центру поля. А прямо мне в ноги.

И я, едва восстановив равновесие, снова бью по мячу. Да не бью – шлёпаю по нему не то подъёмом, не то щекой. Лихорадочно отпихиваю его от себя в сторону ворот.

И попадаю в первого. Растянувшегося в метре от ленточки.

Что у вас тут, «Гамлет»? А клоунов вызывали?..

И вот тут уже оказывается, что штрафная за эти мгновения наполнилась людьми, и их тут полно уже, и кто-то из защитников выносит мяч в аут. И все стоят, ошалело глядя друг на друга.

И ещё через миг я слышу крик капитана с бровки:

– Саня!

И он показывает замену. Ну да, я же просил замену. Замена в первой же остановке, как и было сказано.

…В самом конце мы всё-таки забьём третий и выиграем 3:0. Это будет хорошая, трудовая победа над сильным соперником. С крупным счётом, но без разгрома, вносящего сомнения в оценку силы противника. Четыре – уже многовато, пять – совсем чересчур: уже возникнут вопросы, что это сегодня с командой-лидером: ведущие игроки по отпускам разъехались, или эпидемия в команде, или перепраздновали вчера? А вот три – очень хорошо. И всухую: вратарю – отдельная радость и удовольствие, да и защите приятно.

Побед в том сезоне будет ещё много, но эта останется одной из лучших. Весь сезон мы будем идти в районе третьего-четвёртого места, не сильно отставая от первых двух, но больше претендуя на стыковые матчи за место в первой лиге, чем на прямой выход. За несколько туров до конца сыграем с лидером – «Очаково» – и будем вести весь матч, и пропустим только в добавленное судьёй время, и тогда игроки «Очакова» со снисходительностью, в особенности свойственной случайно отскочившим на последней минуте (один известный бывший тренер с усами не даст соврать: отличался этим на закате своей небезуспешной тренерской карьеры) дружно примутся поддерживать нас морально: мол, не расстраивайтесь, парни, выйдете со второго места. Но «Олимпик» в конце выдаст серию из семи побед подряд и закончит турнир на первой строчке, на очко опередив слегка расслабившееся под конец сезона «Очаково». Не просто вернётся в первую лигу, а выиграет турнир в своём дивизионе. Пополнит свой уникальный исторический лицевой счёт победой во второй лиге – вдобавок к уже имеющимся победам в первой и высшей.

Турнир будет длинным – тридцать восемь матчей, с августа по май. Я где-то привезу, а где-то затащу в защитке – вот с «Ураланом», например, с которым нам удастся сыграть «на ноль», как и с «Трансконтейнером». Ну а такого момента у меня больше в этом сезоне не будет. Да и в других сезонах тоже.

Виктор станет лучшим бомбардиром турнира по системе «гол плюс пас» – аж 110 очков. А должно быть красивое число 111, но один его пас, как мы знаем, так и не стал голевым…

С тех пор я переигрываю этот момент. Обхожу вратаря и бью. И мяч долетает до ворот. Иногда я использую два касания: сначала слегка подрабатываю под удар, потом качу в ворота. И эти двое никогда не успевают. Ну или совсем изредка; но тогда мячик, который они успевают выбить, прилетает обратно ко мне, и вот тогда уж я не промахиваюсь – тогда уж я прикладываюсь от души. Но это скверная переигровка, мне она не нравится. В ней поломано вот это волшебство от мяча, вкатывающегося в пустые ворота.

А тогда, после той победы в Олимпийской деревне…

– Саня, ну забивай такие, – скажет Виктор, когда каждый будет поздравлять каждого, давая пять в пять и обнимая плечо в плечо. Да-да, я сам сейчас думаю о том, что нужно было забить…

– А тебе просто нужно было на силу с подъёма пробить, Сашок, – подскажет Василич, один из моих дорогих мужиков-ветеранов, также приобнимая меня за плечи и поздравляя с победой. – Не катить, а на силу.

Спасибо, Василич, дорогой. Только нет: чтобы пробить подъёмом, мне нужно было сначала подработать мячик под удар. Лишнее касание – и я мог не успеть. Эти двое могли бы приехать в своих подкатах – не к воротам, а ко мне в ноги. В том-то и дело: неизвестно, как нужно было сыграть. Известно, как не нужно было. Как не следует играть в следующий раз. Которого, разумеется, не будет. Вот то, что объединяет все эти истории: другого такого раза не будет. В точности по чьей-то ехидной формулировочке о жизненном опыте: это, мол, набор знаний о том, как не надо вести себя в ситуациях, которые никогда не повторятся.

Да, было понятно, что таких моментов много не бывает. Ни в матче, ни в турнире. Ни в жизни вообще. И поэтому я слушал их как сквозь туман. И пока все праздновали победу, мне хотелось выть от горя.

Господи, за что?!

Вот чтобы что? Чтобы вот этот текст? Да может быть, вышел бы в сто раз лучший текст! Что, разве плохо про «Красную Пресню» рассказано? И как пятый «А» возили?.. Был бы оптимистичный жизнерадостный рассказ о победах. А если и не о победах, всё равно жизнеутверждающий: «В концовке матча пятому «А» удалось сравнять счёт, и встреча закончилась боевой ничьей». А?

Ну за что?!

И я поднимаю глаза, и мне уже видится эскадрилья дежурных ангелов, они уже на подлёте, и мне мерещится: «Суета сует, ногами скакание!» – но нет, они сегодня с другим текстом. Ищу глазами своего, того самого, с абалаковского памятника – вроде бы он выглядывает из-за плеча у главного. А главный, с красной повязкой дружинника на левом крыле, начинает без раскачки:

– А что это у нас тут за вой на болотах? Что за ропот несётся над Олимпийской деревней? Что за рук к небу воздевание? «За что»? Ну, давайте разбираться! Начнём с простого: а как мы все тут сейчас оказались? Кто и почему нас сюда привёл? В Олимпийскую деревню, а не на Рябиновую и не на Дорогобужку? В воскресенье, а не в субботу? Утром, а не днём и не вечером? В десять часов, а не в двенадцать? А?

(Ну, если так посмотреть, то, конечно…)

– И всё это в первые же выходные после твоего возвращения?! Тут это названо невероятным совпадением, кажется? И зоной ответственности фортуны? Фортуны, да?.. Что это за древнегреческий пантеон? Олимпийские боги в Олимпийской деревне?!

(Остроумно, но, вообще-то, древнеримские…)

– Не на том сосредоточены! За деталями теряете суть! Кто собрал здесь всех этих прекрасных людей? Кто сделал, чтобы солнышко светило? Кто покрасил деревья в жёлтый цвет, как кое-кто тут очень любит?

(Да, в некотором смысле…)

– Однако идём дальше. Ты-то сам как тут оказался? Кто сделал, чтобы тебя выпустили на поле, хотя при такой явке имели полное право и не выпускать? (Кто, на секундочку, обеспечил и явку?) Как получилось, что ты сыграл пятнадцать минут, хотя тебя должны были заменить обратно через пять, потому что сдох ты уже через три?!

(Ну, не то чтобы совсем уж сдох…)

– Сдох, друже! И сдох, потому что за целый месяц ты даже приседаний не делал. Из всей физкультуры за три недели путешествия ты сподобился только на эпохальный заплыв в Триесте – длиной метров в сто! Потому что через сто метров тебе показалось, что у тебя смывает кольцо, и ты решил сам смыться. Да, мужчина, теперь у тебя есть на пальце кольцо! Привыкай! Но знаешь, скажем по секрету: если волны Адриатики не справились с твоим кольцом за сто метров, им и километра не хватило бы. И пяти! Оно либо держится, либо нет.

(Ну, небесспорно…)

– Бесспорно! Ну хорошо – волнуйся! Не можешь плыть – пробеги. Но весь твой ЗОЖ – это пиво и пицца, и по сторонам глазение! И ладно бы только пиво, но ведь ты, брат, пьёшь ещё водку, коньяк, виски, портвейн и сухое! И ты даже затрудняешься сказать, что́ из этого любишь больше; хуже того, ты затрудняешься даже сказать, что́ из этого ты любишь меньше! Кроме разве что виски, после которого тебя всегда и сразу тянет на водку.

(С этим трудно спорить; да я, в общем, уже…)

– И теперь у тебя нет и физики, которой, как тебе кажется, ты восполняешь недостаток техники, видения поля, понимания игры и всего остального. Функция пропала, а мастерства никогда и не было, Саш. Посмотри на себя: ни принять, ни отдать! Не бьёшь, не бежишь, а если бежишь, то сам не понимаешь, куда, а все остальные – ещё меньше! Как тебя до сих пор в команде держат, такого пассажира смешного?!

(Видимо, имелось в виду: «Кто сделал так, что тебя держат?..»)

– Имелось! Ладно, переходим к развязке! Не будем выяснять, как получилось, что мяч прилетел к Виктору в центр поля. И что никто не побежал ему на помощь – потому что все очень устали (ты поверил, да?). А ты побежал; но скажи – почему ты побежал направо? Бежал бы по своему левому флангу – защитник переключился бы на тебя, а Виктор обыграл бы второго и забил сам! Кто надоумил тебя бежать направо, а? Чтобы мяч достался тебе?!

(Ладно, я уже, в общем…)

– Звучали слова «по какому-то наитию». Ничего не путаем? Теперь это так называется?!

(Да я уже понял…)

– Кто, скажи, попросил Виктора всё-таки сделать этот пас?! Он ведь хотел прорываться сам – должно быть, что-то чувствовал. Кто?! Кто подсказал тебе единственно правильное решение – не бить, а обыгрывать? Кто высадил вратаря на газон?!

(Да я уже…)

– Саш! Ну добей уже сам с десяти метров до пустых ворот, а?!

Ладно, я всё понял. Пишу.

Москва – Малино. 2016, 2018 – 20.

P.S.

– Ангел мой, это же ты сидишь тут, на абалаковском памятнике? На штычке ледоруба у верхнего альпиниста? Я о чём-то хотел спросить тебя. О чём-то важном…

– Почитай отца и мать, – отвечает он. – Твой папа играл в футбол с Борисом Майоровым. И в одной команде тоже!

– Да, но…

– А Яшин Лев Иваныч играл в «матче столетия». Сборная мира против сборной Англии. В одной команде с Джалмой Сантосом.

– Да, но к чему это?..

– Ты же статистик! Должен помнить, что Борис Майоров не только хоккеист. У него два матча за футбольный «Спартак». В высшей лиге.

– Я помню, и что?

– Так посмотри, с кем он выходил на поле. Ну или предположи. Хусаинов, Малофеев, Фалин, Крутиков. Они все за сборную играли со Львом Иванычем.

– Ты хочешь сказать…

– Да уже сказал. Джалма Сантос выиграл два чемпионата мира вместе с Пеле. И твоё строгое число Пеле, по партнёрам, – шесть. Джалма Сантос – раз, Лев Яшин – два, Хусаинов – три, Борис Майоров – четыре. Папа – пять. Ты с папой-то играл в одной команде?

– Потрясающе! Слушай, но…

– Погоди. Если хочешь не шесть, а пять, поинтересуйся у дяди Вити Лукьянова, когда в Олимпийке будешь с мужиками играть. Он, вообще-то, в динамовской энциклопедии есть. У него один официальный матч за дублёров в шестьдесят пятом. Спроси, с кем он играл ту игру. Наверняка там были люди, которые потом с Яшиным на поле выходили. Вот теперь всё.

– Я спрошу! С ума сойти… Слушай, но мне хотелось ещё узнать…

– Нет. Будущее никому не известно.

– Подожди, как это?.. А сквозь магический кристалл?

– Всё равно. Это носит вероятностный характер.

– Хорошо, пускай вероятностный. Наверняка весьма вероятностный?

– Бывает и весьма. Зачем тебе знать вперёд? Будет же неинтересно.

– Наоборот, будет интересно! И потом, остаётся небольшая вероятность, что ты ошибаешься.

– Ну, пожалуйста. Нет, и в этом году «Спартак» не станет чемпионом.

– Да как так?! Ты меня без ножа режешь. Ледорубом.

– Подождёшь.

– Пять лет ждём!

– Ну вот, и ещё пять лет подождёте.

– Что??

– И потом ещё пять лет.

– Что???

– И ещё годик. Итого одиннадцать.

– «Спартак» станет чемпионом через одиннадцать лет? Это невозможно. Ты меня разыгрываешь. Если это правда, я безутешен.

– Брось, к этому привыкаешь.

– Одиннадцать лет – это вечность!

– Так кажется. Ну и чтобы немного тебя утешить, скажу, так и быть. К тому времени у «Спартака» будет свой стадион.

– Вот это новость! Будет всё-таки! Свой собственный? Чисто футбольный?

– Да.

– Подходящий для Лиги чемпионов?

– И не только. Для международных матчей самого высокого уровня.

– В смысле? Выше уровнем, чем Лига чемпионов?

– Да.

– Куда выше? Только чемпионат мира.

– Да. Через год после следующего чемпионства «Спартака» на его стадионе пройдут матчи чемпионата мира.

– Что?

– Да.

– По футболу?

– Да.

– В России будет чемпионат мира по футболу? Через какие-то двенадцать лет?

– Да-да. Вечность плюс один год.

– Ну погоди ты. Чемпионат мира по футболу? Может быть, по футболу «восемь на восемь»? Как в ЛФЛ?

– Нет, по большому футболу.

– Погоди. Может быть, среди людей с ограниченными возможностями? Среди инвалидов?

– Нет.

– А! Среди юниоров?

– Нет, среди взрослых. В первом матче на стадионе «Спартака» сыграют Аргентина и Исландия.

– Исландия на чемпионате мира?.. А, я понял! Это будет чемпионат мира среди женщин!

– Нет, среди мужчин. Среди взрослых мужчин с неограниченными возможностями. В этой игре лучший футболист мира не забьёт пенальти.

– Лучший футболист мира? Погоди, это вот тот юный гений из «Барселоны»?.. Так, ладно, разреши последний вопрос.

– Нет, вот про это вообще нельзя рассказывать.

– Почему?

– Да… Начинаете вести себя, как бессмертные.

– Ну пожалуйста! С учётом вероятностного характера всего сказанного!

– Хорошо. Да, Саша, весьма вероятно, ты будешь на этом матче. Но вот теперь точно всё…

– Стой! Что надо сделать для этого?

– А как называется вопрос, который идёт за последним? Самый последний?

– Как купить билет??

– Весьма вероятно, у тебя не будет билета.

– Что?

– Весьма вероятно, будет аккредитация. Подучи язык…

– Что??

– Подучи, говорю, язык…

– Какой?

– Универсальный язык футбола, Саш!.. Английский, какой. Не бросай сайт. Не пропей права. Доживи.

– Всё?

– Не разлюби футбол. Потом сам всё расскажешь.